— Лучше бы нам домой, — сказал Бартак. — В Европе война того и гляди кончится, да и здесь должен быть конец…
— В Европе войны уже нет, а в вашей Чехии — республика, — засмеялся капитан. — Хитрецы комиссары скрыли это от вас!
Сердце у Бартака словно приостановилось. Габсбурги низвергнуты, Чехия свободна! Войта выдохнул:
— Когда это произошло?
— Недавно.
Бартак искоса поглядел на капитана. Надо привезти его к Киквидзе. Да здравствует чешская республика!
Бартак незаметно ускорил бег своего жеребца, лошадь капитана невольно приспособилась к этому аллюру. На горизонте в тусклом свете луны вырисовывались палатки красноармейских телефонных постов. Капитан показал вперед нагайкой:
— Ваши?
— Наши, — ответил Бартак. — Полк стоит в лощине за передовыми постами. Не надо было Книжеку уезжать вперед, теперь все было бы кончено. Наверно, струсил — он любит прятаться…
Капитан засмеялся, блеснув зубами:
— Это нам известно! Зато командиры батальонов у него смелые: Сыхра, Голубирек и еще, постойте… Да, бывший гусар Бартак. А тот с бородкой, что едет за нами, не Конядра ли случаем?
Бартак ответил утвердительно. Капитан продолжал:
— Бартака, Сыхры, Голубирека, конечно, сейчас в полку нет, правда? Книжек говорил — одного он отправил в отпуск, другого — в госпиталь, а Бартака «забыл» в Елани. А мы бы предпочли, чтоб он привез их нам — хотя бы в мешках, как овес.
— Откуда вы все это знаете, господин капитан? — удивился Войта.
— А разведка на что? — опять засмеялся капитан. — Мы знаем фамилии всех командиров в дивизии, с ротных начиная. Знаем и то, что, например, председатель полкового комитета Йозеф Долина замещает комиссара Кнышева. Как по-вашему, какой человек этот Кнышев?
— Отважный, неустрашимый человек.
— Это совпадает с тем, что нам известно, но ему от этого мало проку: в ближайшие часы он тоже будет в наших руках.
Из палатки вышел телефонист. Бартак разглядел в темноте Ефрема, с которым разговаривал час назад. Боец его тоже узнал и громко доложил:
— Товарищ командир роты, докладываю: вокруг все спокойно.
Капитан резко выпрямился в седле, рука его скользнула к кобуре. Бартак, однако, был проворнее.
— Так не годится, капитан, спокойнее! — вскричал он. — Гость вы наш или нет?
— Измена! — крикнул белогвардеец, медленно поднимая руки, словно хотел оттолкнуть нацеленный ему в грудь пистолет Бартака.
— Ефрем, это враг! Отбери у него наган и отстегни шашку! Быстро!
Боец был расторопен. В мгновение ока капитан оказался обезоруженным, со связанными за спиной руками.
— Шама тут был? — спросил у Ефрема Бартак.
— Переговорил по телефону с товарищем Голубиреком и ускакал в Елань. Сказал — едет за взводом кавалерии.
В этот момент в группе приближающихся кавалеристов Конядры и белогвардейцев началась стрельба.
— Браво, урядник! — вскричал капитан. — Бейте красных!
Бартак кивнул телефонисту, чтобы тот помог связать капитану ноги под брюхом лошади, и затем, не заботясь более о том, что происходит позади, погнал коней в Елань.
Схватка между чешскими кавалеристами и белогвардейцами была кровопролитной. Урядник оборонялся, как тигр: Петник промахнулся, опытный солдат успел обнажить шашку, и Петник свалился с коня с рассеченной головой. Конядра выстрелил левой рукой, и тоже неудачно, потому что попал уряднику прямо в лоб, хотя хотел захватить его живьем. Завязалась ожесточенная стычка, люди падали с коней… Из казаков в живых осталось трое. Погибли еще два красноармейца, русский и чех. Ганоусек получил пулю в плечо, Беда был ранен в бедро, а один здоровенный казак чуть не выбил ему глаз рукояткой нагана.
Мертвых белогвардейцев бросили в степи, пленных, раненых и здоровых, повезли в Елань. Кони все остались целы, на них бережно уложили тела Петника и других убитых и раненых товарищей. Печальным было это возвращение. Не доезжая до города, встретили Голубирека с кавалеристами, среди которых были Шама и Долина. Ехал с ними и Лагош на своей тачанке. Конядра быстро объяснил Голубиреку, что произошло, тот заторопился, чтоб захватить остальных казаков, укрывшихся в кустах, строго-настрого приказав не упустить ни одного человека.
А Бартак с пленным капитаном прискакал прямо в штаб дивизии. Адъютант Байков немедленно провел их к Киквидзе. Увидев пленного, Киквидзе насмешливо сказал:
— Рад встрече, капитан Бухаров, вашего отца, правда, не обрадует, что вы к нему не возвратитесь, но мне его не жалко. Товарищ Кнышев, вы довольны, что поймали своего должника?
— Не совсем, я надеялся сам встретиться с ним в бою. Войте, как всегда, больше повезло… Но так или иначе, Войта, это большая удача. Ты поймал хищника. А сам цел? — сказал комиссар.
— Как видишь! — весело засмеялся Киквидзе. — Мы все успеем в землю лечь, а Барта по-прежнему будет рубить казаков. Начдив посмотрел Бартаку в глаза — встретились две пары проницательных глаз, — потом Киквидзе повернулся к капитану: — Не хмурьтесь, капитан Бухаров, вот и на вас мастер нашелся.
Позже в штаб дивизии пригнал пленных и Матей Конядра. А к утру возвратился Голубирек, ведя всех казаков, которые уцелели в ожесточенной схватке. Их было около сорока человек. Не ускользнул ни один. Троих, пытавшихся бежать, сразил на месте Михал Лагош пулеметным огнем.
* * *
Измена Норберта Книжека потрясла второй Интернациональный полк. К тому времени из первоначального числа чехов осталась едва одна треть, а добровольцы из бывших пленных, которыми пополнились роты, были уроженцами различных стран Европы. Еще в Филонове бок о бок с чехами сражались румыны, венгры, итальянцы, сербы, хорваты, словаки и немцы, а когда полк перебрался в Елань, в нем появились и русские, и латыши. Четверть пушкарей Вайнерта составляли немцы, а в кавалерийском отряде Конядры чехов использовали уже только для разведки и в качестве начальников караулов. Аршин Ганза, длинный Ганоусек, Шама и словак Лагош считались ветеранами.
Натан Федорович Кнышев принес газеты, и из них чехи узнали все, что произошло в последние дни в Чехии и Моравии. Эти новости ложились им на сердце, как пепел с чужого костра. Дома праздник, а они тут не знают ни дня, ни часа… Если бы Угерская Скалица, Годонин, Брно, Оло-моуц, Часлав, Ческие Будейовицы, Плзень, Прага, Мельник находились где-нибудь около Филонова, никто бы не удержал ребят в Елани.
В свободные минуты чехи сходились у Войты Бартака или у Курта Вайнерта — как сходятся люди на поминки.
— Курт, что ты скажешь как большевик? По-твоему, это в порядке?
Курт в ответ насмешливо кривил худое лицо:
— В порядке, товарищи!
Карты были заброшены. Бойцы вспоминали о своем Максиме, о Тамбове, о том, как перед новым полком выступал Подвойский и говорил о боевой славе чехов. Обо всем этом вспоминали, чтобы заслонить в сердце образ освобожденной родины.
Матей Конядра старался поддерживать хорошее настроение у ребят — напрасно: мысли о далекой родине тревожили сердца. Словаки присоединились к чехам, провозглашена общая республика! Что ты скажешь, Лагош?
Измена Книжека унизила их в собственных глазах. И приди кому в голову обвинять Йозефа Долину за то, что он допустил, чтобы полк пошел за Книжеком, как стадо баранов, Долина не стал бы защищаться. Он считал, что заслуживает самых горьких упреков.
Однажды, когда Матей старался развеселить ребят, Вайнерт проворчал:
— Эх, ребята, да разве все это вечно? Я лично верю, что мы победим, потому что Советская власть в честных руках. А тогда наведем порядок и дома.
Синяк вокруг глаза Ганзы — памятка от казака — расцвел всеми цветами радуги, Аршин избегал глядеться в зеркало, но в разговоры встревал с обычной язвительностью. Вот и теперь он прервал Вайнерта:
— Это нам ясно, но только с какой стати недоучка фельдшер учится на нас, надеясь стать дивизионным комиссаром? — и сквозь щелки глаз с опухшими веками он метнул в Конядру пронзительный взгляд.
— Вот трепло, — незлобно засмеялся Конядра, — я хоть это делаю, а ты засыпаешь в седле! Курт прав, а я добавлю: мы все время должны сознавать, что мы — первое поколение будущей международной коммуны. Не беда, что порой нам есть нечего. И надо нам раз и навсегда отвыкнуть от мысли, что на свете угнетали одних только чехов.
Беду это задело за живое — видно было, что сегодня он лишь напускает на себя удаль. И с деланным смехом он сказал:
— Короче, не надо забывать, что человек — это не только штаны, гимнастерка да папаха! Он еще козлиная бородка, как у тебя…
— В последнее время ты что-то часто проповедовать стал, Аршин, — вмешался Бартак. — Кажется, пора тебя сделать полковым фельдкуратом.
— Для такой работенки у меня руки коротки, Войта, — осклабился Беда, ему стало смешно, когда он представил себе, как бы он красовался на коне в роли фельдкурата. — А ты, голубчик гусар, кончишь по меньшей мере партизанским диверсантом. Слыхал я вчера от Йозефа Долины, что ты готовишься двинуть с нами на Царицын и завалить Волгу телами царских генералов.
