— Утром позвоню, скажу, можно ли тебе приехать ко мне, — прокричал Голубирек, торопя жену передать трубку своему адъютанту Ноге. Он даже не заметил, что рядом стоит Бартак, низко надвинув на лоб серую папаху, и ждет, пока Голубирек успокоит молодую жену.
Войта переступил с ноги на ногу, чтобы звякнули шпоры. Ондра Голубирек повернулся к нему и глазами попросил Войту минутку потерпеть. С Ногой он договорился быстро.
— Не двигайся с места! — приказал он еще своему адъютанту. — Утром я еще позвоню. А мою трусиху держи покрепче, пусть Коничек с нее глаз не спускает…
Голубирек со вздохом положил трубку и сказал Бартаку:
— Вы, ребята, были правы: надо было подождать с женитьбой.
Бартак пожал плечами:
— Никогда мы не поумнеем, Ондра… А пришел я к тебе вот по какому поводу. Аршин обратил мое внимание на то, что вода в протоке стоит. Мы с Конядрой и Пулпаном немедленно пошли посмотреть, в чем дело. Вдоль всей протоки растут кусты по берегам, кое-где кусты даже в воду сползают. Мы там посмотрели как следует, видим — в одном месте протока перегорожена дамбой. Казаки этого, видно, не обнаружили, кусты там не помяты. Надо похвалить Аршина: ведь в случае надобности мы можем выбраться из станицы через дамбу, и белые не заметят.
Голубирек оживился, разложил карту — посмотреть, откуда идет протока. Оказалось, что на другом конце старицы она уходит в степь. Клин земли между Доном и протокой был не шире километра.
— А чего им было искать такую щелочку! — засмеялся командир полка. — Им и кругом-то хватало места, чтобы удирать, даже с танками, если бы они у них были.
В дверях появился Шама, обеими руками обхватив бутылки вина, за ним ввалился Беда Ганза с полной корзинкой.
— Здесь столько пойла, ребята, что в нем скорее утонешь, чем в Дону! — горланил Ян, весело расставляя бутылки перед командирами. — И такую же батарею я принес для тебя, Войта, вино красное, в аккурат для гусара, а на вкус — как венгерское.
— Где это вы все выкопали? — набросился на них комбат.
— Как где? В станице! Вся дивизия уже хлещет, — широко улыбнулся Шама.
— Забыли, как было в Филонове? Забыли мертвых в вагонах? Охрана у моста надежная?
— Там взвод русских стрелков, у них два «максима», — махнул рукой Аршин.
К утру у моста вспыхнула ружейно-пулеметная перестрелка. Белые с диким воем ворвались в станицу по трупам часовых. Бойцы, стряхивая с себя винную одурь, хватались за оружие. Завязался рукопашный бой.
К счастью, Интернациональный полк держался в одном месте. Голубирек увел его в густые кусты над Доном и по заросшей дамбе, которую обнаружил любопытный Аршин, проскользнул в поле. Утренний туман прикрыл отход полка. Курт Вайнерт выехал со своей батареей на удобную позицию и развернул орудия к стрельбе.
— Бей их, Курт, бей перед станицей и в самой станице! — вскричал Голубирек. — На другом конце станицы мост, прегради белым дорогу к нему!
Курт Вайнерт при свете карманного фонарика глянул на план станицы и открыл огонь. Белых охватила паника: они не могли понять, откуда стреляют красные. Тем временем Борейко расставил свои орудия на базарной площади, зарядив их картечью. Дуэль между красной артиллерией и казаками продолжалась недолго. Менее чем за час красные снова завладели Усть-Медведицкой.
Киквидзе велел посадить себя в седло и разослал бойцов обыскать все строения. Конядра со своими кавалеристами оказался у берега Дона и, объехав воронки от снарядов Вайнерта, прискакал на пристань недалеко от моста. Ян Шама с Ганоусеком, с карабинами наготове, бегом спустились по ступеням пристани и ворвались на палубу парохода. Здесь Тоник поморщился:
— Не нравится мне тут что-то… Пойду осмотрю машинное отделение, а ты будь наготове в случае чего, — сказал он Шаме.
В это время в трюме послышался грохот и вслед за тем крадущиеся шаги. В люке трапа показалась папаха с красной звездой, а затем и настороженное чумазое лицо Беды Ганзы.
— Аршин, откуда ты тут взялся? — заорал Ян Шама.
Тот смутился и виновато взглянул на друзей:
— Похвастаться мне нечем…
— Слушай, некогда комедии разыгрывать! Почему ты не на коне?
Ганза поежился.
— Да знаешь, заснул я вчера в одном доме, ни о чем не думая, вдруг слышу, пушки бьют, — выдавил он из себя с кислой миной. — Я — на улицу, и прямо казаку в руки. А он мчался к мосту, здорово вы им наклали, и вот он как хлестнет меня нагайкой по спине и погнал впереди себя, как оленя. Теперь у меня на спине, верно, третий рубец… Он страшно торопился, и мне пришлось бежать как ошпаренному — он, видно, боялся, как бы мост не разбили раньше, чем он до него доскачет… А тут снаряд — бац в воду у самого моста, вода столбом вверх, конь испугался и понес, точно у него в ухе оса сидит. Тут казаку не до меня стало, я и сказал себе: «Выбирайся, Беда, как знаешь. Карабин и шашку ты оставил под чужой кроватью, так что скройся с глаз, болван». Нырнул я на пароход и — вниз, в машинное отделение…
Аршин запнулся, испытующе поглядел на товарищей — что-то они о нем думают. Под их холодными взглядами таилась усмешка. Аршин высморкался и, злясь на себя, закончил!
— Ну, спрятался, потом слышу — по-чешски говорят. И вот я перед вами, и делайте со мной, что хотите.
— Челюсти придержи — больно дрожат! Казаков уже нет, а нам приятнее видеть тебя живым, — примирительно сказал Ганоусек. — Убитых опять больше чем достаточно, сам знаешь, казаки стреляют не хуже нас. А ты доброволец, тебя бы они не пощадили…
Они повернули назад, и Аршину пришлось здорово поработать короткими своими ногами, чтоб не отстать. На повороте узкого проулка лежал убитый красноармеец — в горле его кровавилась рана. Кавалеристы остановились, стараясь вспомнить, кто это. Аршин крикнул:
— Стойте, ребята, я знаю, кто его убил! Из окна вон того дома в него стрелял штатский, немолодой уже… Я заметил это, когда меня казак гнал… Вы поезжайте дальше, а я не могу этого оставить так.
Вокруг убитого собралось несколько красноармейцев, разгоряченных боем, и среди них командир в кожанке. Он стоял, сдвинув светлые брови, и в углах его широкого рта прорезались гневные морщинки. Шама и Ганза знали его — он командир роты Рабоче-крестьянского полка. Беда потянул его за рукав.
— Его подстрелили из того дома. Я видел ствол винтовки и слышал выстрел, товарищ! Надо бы заглянуть…
Ротный и Ганза вошли в дом. В угловой комнате с окнами на две стороны сидел за письменным столом пожилой человек в поношенном пиджаке и что-то писал. Ганза шепнул:
— Это он. Узнаю его по пряди волос надо лбом. Факт! Ротный строго поглядел на мужчину за столом, стиснув широкие пожелтевшие зубы.
— Гражданин, пойдете с нами! Там, на улице, убитый красноармеец, и я хочу знать… Короче говоря, пошли!
Человек встал без колебаний, словно ожидал этого, и вышел с ними на улицу. Был он высок ростом, шел выпрямившись. По его узкому выбритому лицу пробегала судорога.
Ротный раздвинул любопытствующих и подтолкнул человека вперед.
— Ну? Вспоминайте побыстрее, гражданин полковник Мартынов!
Человек качал головой, словно напряженно припоминая что-то.
— Никогда я его не видал, — нерешительно выговорил он наконец.
Командир вдруг побагровел и вытащил револьвер.
— Ах, ты его не знаешь? Зато я тебя знаю, ваше благородие! — вскричал он и два раза выстрелил в полковника. Вкладывая револьвер в кобуру, он объяснил Аршину:
— Я служил под его началом в царской армии — на фронте он расстреливал солдат за каждую ерунду. И моего брата расстрелял…
Беда Ганза, ссутулившись, поплелся в свою часть. Он чуть не забыл зайти за шашкой, которую оставил в домике, где ночевал. Мрачная хозяйка стояла посреди низкой комнаты, кусая губы. Глаза ее пылали. Беда кисло улыбнулся ей — на большее он был неспособен — и поспешил убраться. Мартынов с кровавой раной во лбу не выходил у него из головы. Черт возьми! Для такого молниеносного исполнения приговора у Беды не хватило бы решимости… Ну, что там, вздохнул он, в такие времена закон — зуб за зуб, а то ничего не выйдет. Никакой несправедливости не было — я своими глазами видел, как эта сволочь стреляла в красноармейца. Убийца из-за угла… Догадаются ли ребята обыскать дом? Вряд ли этот дом похож на мирное ласточкино гнездо или пчелиный рой в дымоходе старой халупы. Держу пари, у полковника в подвале целый арсенал…
* * *
Ударили жестокие морозы. Декабрьское солнце нисколько не грело, и Усть-Медведицкая не могла ничем порадовать. Это было всего лишь полустепное гнездо, открытое со всех сторон, но бойцов Киквидзе это не смущало. Когда не надо было выезжать на посты или в разведку, здесь была хоть крыша над головой, а топливо они сами находили. Вокруг станицы было пока спокойно: белогвардейцы на время оттянулись к Воронежу или куда-то на север, к Козлову, и зализывали там свои раны.
