– Читаемость Маяковского слаба, потому что в работе Маяковского есть перегибы: «так-так, тик-так, тик-так».
Поэт очень громко, яростно:
– Я хочу учиться у вас, но оградите меня от лжи!.. Чтобы не вешали на меня всех этих дохлых собак, всех этих «стихов», которых у меня нет! Таких стихов, которые приводили сейчас, у меня нет! Понимаете? Нет! (Аплодисменты.) Я утверждаю, что вся моя поэзия такая же понятная, как поэма "Владимир Ильич Ленин "!»
Обрадовавшись тому, что поэта удалось вывести из себя, молодые люди, затеявшие эту форменную травлю, принялись шуметь, размахивать руками, выкрикивая с мест какие-то слова и фразы.
Практически все биографы Маяковского говорят о том, что чуть ли не на всех его выступлениях ему неизменно задавали один и тот же вопрос, звучавший примерно так:
– Маяковский, из истории известно, что все хорошие поэты скверно заканчивали свою жизнь: их или убивали, или они губили сами себя. Когда же вы застрелитесь?
Людям, тесно общавшимся с поэтом, было хорошо известно, что он не расстаётся с пистолетом. Но откуда об этом узнавали те, кто общался с Маяковским на поэтических вечерах? Почему они употребляли только один глагол – «застрелитесь»? Не говорит ли это о том, что это слово им кто-то подсказал?
Виктор Славинский тем временем записал:
«Опять слово просит Макаров. Он приводит примеры непонятных стихов».
Из четырёх приведённых «непонятных стихов» есть и «А вы могли бы?». В завершение Макаров читает четверостишие из стихотворения «Война объявлена»:
«Морду в кровь разбила кофейня,зверьим криком багрима:"Отравим кровью игры Рейна!Громами ядер на мрамор Рима!"
– Имеет ли это отношение к революции? Всё написано о себе. Всё это непонятно.
Поэт опять на трибуне:
– Это написано в тысяча девятьсот девятом и тысяча девятьсот десятом годах. Вырывать куски, строчки из контекста и этим доказывать непонятность – значит, заниматься демагогией. Возьмите, например, «… но паразиты – никогда…» Что это значит? Какие насекомые – блохи, клопы? Что они «никогда?» Это не имеет никакого отношения к борьбе пролетариата с капиталом, потому что вырвано из контекста.
Поэт читает стихотворение «А вы могли бы?» и говорит, что "это должно быть понятно каждому пролетарию. Если пролетарий этого не поймёт, он просто малограмотен. Нужно учиться. Мне важно, чтобы вы понимали мои вещи"».
Зал немного утихомиривается. И Маяковский читает отрывок из поэмы «Хорошо!» Славинский записывает:
«Принимают очень хорошо».
И вновь вспыхивает перепалка, организованная «непонимающими».
В тетрадке Славинского появляется запись:
«Маяковский с возмущением колет клеветников и невежд остротами, которые я не успеваю записывать.
Из последних рядов раздаётся женский крик.
Студентка вскакивает и что-то тараторит, кривляясь. Весь шум перекрывают громовые раскаты баса. Я уже больше не могу писать. Смотрю то вверх на оратора, то в аудиторию. Спрашиваю Бессонова: что делать, как успокоить Владимира Владимировича.
Общий накал увеличивается. Кто-то пытается что-то кричать. Та же студентка протестующе машет рукой.
Маяковский:
– Не машите ручкой, от этого груши с дерева не ссыпятся, а здесь человек на трибуне.
Дальше цитатами из выступлений студентов он доказывает их безграмотность в поэзии, говорит с большой обидой на упрёки:
– Я поражён безграмотностью аудитории. Я не ожидал такого низкого уровня культурности студентов высокоуважаемого учреждения».
И тотчас вскочил с места студент в очках, который, не представившись, закричал:
– Демагогия!
– Демагогия? – переспросил Маяковский и, обращаясь к залу, спросил. – Товарищи, это демагогия?
– Да, демагогия! – прокричал студент в очках, продолжая стоять.
Славянский потом вспоминал:
«Я в отчаянии схватил со стола пустой графин и бросился к выходу. Лавут меня остановил. Я ему поверил, что так бывало на выступлениях Маяковского, и Маяковский всегда побеждал.
Маяковский, перекинувшись через край трибуны, с ненавистью смотрит на кричащего идиота и со всей страшной силой голоса приказывает:
– Сядьте!!
Идиот не садится и орёт.
Большой шум в аудитории. Все встают.
– Сядьте! Я вас заставлю молчать!!!
Все притихли. Садятся. Владимир Владимирович очень устал. Он, шатаясь, спускается с трибуны и садится на ступеньки.
Он победил.
Председательствующий:
– Есть предложение разговоры прекратить и читать стихи».
Маяковский встал, вышел на трибуну и прочёл «Левый марш».
«Принимают хорошо. Бурные аплодисменты.
– Этот марш вдохновлял матросов, когда они штурмовали капитал.
И ещё говорит о своих любимых строчках, которые распевали красноармейцы, когда шли на штурм Зимнего:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,день твой последний приходит, буржуй!»
Зал бурно зааплодировал.
Дождавшись тишины, Владимир Владимирович сказал:
«– Товарищи! Сегодня наше первое знакомство. Через несколько месяцев мы опять встретимся. Немного покричали, поругались, но грубость была напрасная. У вас против меня никакой злобы не должно быть. А теперь, товарищи, дадим слово товарищу Бессонову! Послушайте его!
Владимир Владимирович у выходной двери в аудиторию одевается.
Бессонов говорит о выставке, об Ударной бригаде.
Маяковский старается незаметно уйти. Вместе с ним уходит четверть аудитории».
Надо полагать, что ушли те самые люди, которых прислали травить поэта.
Павел Лавут:
«Когда мы сели в машину, он спохватился, что забыл палку».
Виктор Славинский:
«Бессонов говорит об отчёте поэта перед активом комсомола Красной Пресни.
Вдруг возвращается Лавут. Оказывается, Владимир Владимирович забыл палку. Лавут потом говорил, что этого с ним никогда не случалось».
Вот такая была у Маяковского в тот день встреча со студентами.
Когда Лавут ушёл, Бессонов зачитал резолюцию, принятую краснопресненским комсомольским активом. В ней – одиннадцать пунктов. Начиналась она так:
«1. Передать выставку „20 лет работы Маяковского“ в союзные республики.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
