В то время, хоть и считался каждый второй потенциальным врагом народа, до мысли разоружить комсостав армии никто не успел додуматься, и вообще пистолеты имели почти все, и военные, и партийные, и даже хозяйственные работники.
Редактор с легкостью, немыслимой в последующие времена, предложил на выбор маленький «маузер» или «коровин». Алексей выбрал «коровин», который был полегче, передернул затвор и сунул пистолет в карман. Хоть и принято думать, что до войны порядка было больше, но профессиональная преступность процветала вполне официально, и встреча с грабителями в два часа ночи не исключалась. Зато и стрелять в них каждый, располагающий оружием, имел полное право. Без каких-либо последствий.
Он шел под руку с Еленой по пустынным улицам, вдыхая воздух, свободный от радиоактивных осадков, солей тяжелых металлов, гербицидов, пестицидов и прочих продуктов прогресса. Лена, касаясь бедром его ноги и чуть сильнее, чем нужно, сжимая его руку, рассказывала кое-что о себе. О тяжелой жизни в театре, где сплошные интриги, террор примадонн и любовниц главрежа, о коммунальной квартире на девять семей и других сложностях. Заработок совсем маленький…
Рублей семьдесят по-нашему, прикинул Алексей. Действительно мало. В восьмидесятые годы, к тому же, для актрисы есть какие-то возможности подработать – то на телевидении, то на радио, то мультфильмы озвучивать, в кино хоть эпизодиком сняться, концерты халтурные. А здесь иначе. Здесь еще не знают принципа «нигде ничего нет, но у всех все есть…». Возможностей меньше, и если уж чего нет, так нет. А хочется, конечно, Лене много.
Она действительно поспешила родиться. В общем нормальные для 41-го года бытовые сложности задевали ее куда больше, чем многих других. И значит, ее характер и наклонности больше соответствовали грядущим десятилетиям.
– Вам бы, Лена, на телевидении работать. Как раз для вас: возможность крупных планов, непосредственный контакт со зрителями, синтез разных видов искусства. Здесь все ваши особенности играли бы на вас. А на обычной сцене, да на задних планах, вы, наверное, теряетесь…
– Где же это на нем можно работать? Насколько я знаю, там уже три года одни картинки передают. Только в конце года обещают кино показать. Я, правда, сама не видела, но в газетах читала.
– Э, Лена, это все опыты. А представьте через несколько лет. Специальные студии, самые разнообразные программы: развлекательные, политические, познавательные. «В мире животных», «Музыкальный киоск», «Утренняя почта»… И везде нужны ведущие – красивые, элегантные, остроумные. И все в цвете и вот на таком экране.
– Ну и воображение у вас! Вы это телевидение сами видели? Там, говорят, вот такой экранчик, как почтовая открытка, все серое и расплывчатое.
– Мелочи, Лена. Раз идея воплощена, довести ее до совершенства – дело простое. Чего далеко ходить, когда я попал на Гражданскую, у нас на всю армию был один «Сопвич». Два пуда дерева и перкаля, сто верст в час, летал на смеси самогона с керосином. А сейчас? Я не говорю про высадку на полюс, я человек военный, и мне важнее, что эти бывшие этажерки всего через двадцать лет в щебень разнесли Гернику, Варшаву, Роттердам… Вот вам и темпы прогресса.
– Вы воевали в Гражданскую? Так сколько же вам лет?
Вот истинный парадокс времени. Девятнадцать лет, отделявшие окончание Гражданской войны от начала Отечественной, воспринимались всеми как огромный отрезок, и не так уж наивна была Лена, поразившаяся, что моложавый командарм воевал в легендарные времена вместе с Буденным, Ворошиловым, Чапаевым.
– Не пугайся, милая Элен! Не так уж и много. Всего лишь тридцать девять. Да и то не совсем. И три из них можно не считать.
Лена замолчала и прижалась к его плечу щекой.
– Сергей Петрович, а там очень страшно? У нас, я раньше в другом театре работала, худрук тоже врагом народа оказался…
– «Тоже…» Хорошо сказано.
– Ой, простите, я совсем не так хотела сказать…
– Ничего, Лена, я понимаю. Запомните – не было никаких врагов народа и нет, да, наверное, и быть не может. Никто не враг своего народа. Может быть разное понимание интересов народа, но все в принципе желают своему народу блага, а не вреда. Даже и белогвардейцы, а я на них в свое время насмотрелся. Нормальные люди, за родину головы клали…
– Да что вы такое говорите! – Лена искренне возмутилась. – Они же царя вернуть хотели, за имения свои воевали, рабочих и крестьян вешали!
Берестин вздохнул. Зря он затеял такой разговор. Но ведь надо как-то начинать восстановление исторической справедливости. Сейчас – так, а потом и в печати осторожно…
– Надеюсь, вы меня монархистом не считаете? Воевал я с ними до последнего, а все равно жалко. Какие там у армейских прапорщиков и подпоручиков имения? Которые с имениями, те в штыковые атаки не ходили и в Севастополе на пирсах не стрелялись… Беда тогда начинается, когда появляются люди, думающие, что только они знают, что народу нужно. И несогласных с ними без суда к стенке ставят.
– Но как же? Ведь товарищ Сталин…
– Оставим пока. Об этом надо говорить в другой обстановке.
И подумал: вот взять бы и привезти девочку к товарищу Сталину на дачу…
Через Зарядье они вышли к Красной площади, и обоим уже было ясно, что идут они к Маркову в гостиницу, хотя об этом не было сказано ни слова. Когда можно было свернуть к Лене на Балчуг, она промолчала, а Берестин еще раньше решил, что пусть все выйдет, как выйдет.
У входа в огромный сумрачный вестибюль гостиницы швейцар, похожий на адмирала Рожественского, отдал командиру честь, помня службу в гвардейской роте дворцовых гренадеров, а затем во всех классных гостиницах и ресторанах Москвы. Заботу о нравственности клиентов он не считал входящей в свои функции, да и мистического часа – двадцать три, определенного постояльцам для решения личных проблем, тогда еще не было установлено, и ночных рейдов по номерам на предмет укрепления нравственности администрация не проводила.
Лена попала в роскошь люксовских номеров первый раз в жизни и хоть старалась не подавать виду, но весь здешний бархат, ковры, карельская береза, запах воска, которым натирали полы, китайская ваза в рост человека в углу – все приметы недоступной, сказочной жизни произвели на нее впечатление. Ее выдавали только глаза, слишком уж оживленно скользящие по деталям обстановки.
– Ох, а вид какой! – воскликнула она, выйдя на балкон. Вид отсюда нравился и Берестину. С двенадцатого этажа Москва тогдашняя видна была, почитай, вся, а там, где сейчас был мрак, он мог представить огни и небоскребы Калининского проспекта, университета, Смоленской площади… А прямо напротив сияли недавно установленные звезды Кремля.
…Перед самым рассветом Берестин проснулся, стараясь не шуметь, вышел в холл, присел на подоконник. Внизу, на Манежной, было пусто. Ни людей, ни машин, если не считать изредка проскакивающих через проезд Исторического музея «эмок» и «ЗИСов». В его Москве поток машин не иссякал никогда, даже недоумение возникало – как могут люди мотаться по городу круглые сутки?
Он думал о Лене. Добрая, молодая, красивая, во вред себе доверчивая Лена. Что с ней будет через полтора месяца? Война, эвакуация, какая-нибудь Алма-Ата или Ташкент, если не Чита, к примеру. Голодный паек служащей, карточки, случайные связи с театральным начальством или офицерами запасных полков, то ли от одиночества, то ли даже от голода. А ведь заслуживает она совсем другой жизни. Жаль, а что поделаешь?
Он вернулся в спальню, лег и мгновенно провалился в сон, в котором не было ничьих сновидений – ни своих, ни марковских.
Резко, как колокол громкого боя, зазвонил телефон. Берестин мгновенно сел на постели, сразу поняв, кто звонит, и боясь только одного – чтобы трубку не подняла Лена. Конечно, не командарм Марков боялся, просто Алексею было бы неудобно перед Андреем, лишенным по общему согласию таких вот радостей жизни. Мельком он глянул на часы – половина одиннадцатого. Лена, уже одетая, шла к телефону, и пришлось остановить ее.
– Где болтаешься всю ночь, начальник? – зазвучал в трубке близкий, через Красную площадь всего, голос.
– Прошу извинения, у приятеля одного посидели…
– Откуда у тебя тут приятели?
– У меня точно нет, а у пациента имеются.
Лена стояла рядом, и Берестину приходилось говорить так, чтобы она не поняла, с кем и о чем идет речь.
– Водку, значит, пьешь, а товарищу Сталину одному войну выигрывать… Так вот что, если выспался – приезжай, я тебе подарок приготовил. – И по-сталински резко Новиков повесил трубку.
Берестин посмотрел на Лену при свете дня. Без накрашенных глаз, губ и прочего макияжа смотрится не так, как могла бы, исходя из фактуры. Наивное время естественности.
– В Генштаб вызывают, дела… Давай собирайся, позавтракаем вместе.
Он привычно быстро оделся, затянул ремни, глянул в зеркало. Брился вечером, можно обойтись, остальное тоже в порядке.
