он имел возможность выдвинуть меня в члены-корреспонденты АН СССР. Однако академик Берг тоже вскоре скончался.
Эпизод 2. Докторская диссертация
Докторских диссертаций было в 40–50 раз меньше, чем кандидатских, и каждая из них была событием в своей области. Причём каждая докторская диссертация устанавливала планку или эталон уровня для следующих работ. Евреи-соискатели докторских степеней почти всегда вызывали волнение в тихой гавани членов учёных советов, поскольку новый доктор еврей не только становился их конкурентом, но и мог затруднить продвижение их блеклых учеников.
В течение следующих 12 лет после получения мной кандидатской степени, пользуясь до сих пор передовой методикой статистического планирования научного или инженерного эксперимента и компьютерной обработки и анализа данных, мои аспиранты защитили одиннадцать отличных кандидатских диссертаций. В эти же годы, работая в Вычислительном Центре Министерства Строительных Материалов СССР, я создал пакет информационно-вычислительных систем, автоматически подготавливавших варианты оптимальных решений для контроля и управления всеми предприятиями отрасли и отдельными заводами.
В моей докторской диссертации были обобщены методологические результаты формализации и решения 17-ти типовых инже-нерно-технических и технологических проблем по разработке и практическому использованию новых керамических материалов, технологий и оборудования. В результате 30 лет тому назад была создана «человеко-машинная» компьютеризированная система управления быстрым и статистически достоверным (экспериментальным) созданием новой техники и технологий.
Объём и количество томов приложений с конкретными техническими данными и документами, подтверждающими работу новых технологий, производство новых материалов и керамических продуктов, а также многомиллионные экономические эффекты, лимитировался моей физической возможностью носить эти тома в одном чемодане. Словом, моя работа с избытком отвечала всем формальным требованиям всех инструкций ВАК.
Процесс защиты моей докторской диссертации сопровождался эпидемией смертей и такими безобразиями, что, если бы я это знал заранее, я бы отказался от представления своей диссертации куда бы то ни было. С другой стороны, можно сказать, что на алтарь моей докторской диссертации легло семь человеческих жизней.
Начиналось всё вроде бы хорошо. Я переговорил с моим институтским товарищем и личным другом, а теперь профессором Анатолием Сергеевичем Власовым, который ряд лет был секретарём парткома МХТИ им. Менделеева, а потом возглавил кафедру Технологии керамики и огнеупоров. Совсем недавно он защитил свою докторскую диссертацию по технологии керамических композиционных материалов, в основе которой были четыре разработки наших совместных аспирантов. В моей диссертации эти четыре исследования были в числе дюжины других примеров успешного применения моих методических разработок. Все взаимные ссылки были сделаны аккуратно. Власов представил автореферат моей диссертации вместе с тремя изданными мною книгами (одна из них учебник) председателю Учёного Совета Владимиру Тимашеву. Надо сказать, что и Власов, и Тимашев принадлежали к числу мало пьющих русских самородков, наделённых от природы высокими моральными качествами, интеллектом и творческими способностями. Тимашев в 40 лет уже был членом-корреспондентом АН СССР. Я только здоровался с Тимашёвым и ни разу с ним не разговаривал. Тем не менее, он, вопреки всем традициям и инструкциям, тут же сказал Власову: «Пусть Рохваргер через два месяца выходит на защиту». Те, кто когда-нибудь слышали о многомесячных очередях и отказах в приёме к защите докторских диссертаций, могут оценить эти слова Тимашева (в учёном мире и бриллиантовом бизнесе многое делается «на слово» и расписок не пишут). Два с половиной месяца я перепечатывал диссертацию у разных машинисток, готовил плакаты для презентации и явился в МХТИ с чемоданом, в котором лежал 500-страничный том диссертации и два таких же тома приложений. Власов мне сказал: «Не до тебя тут. Вчера похоронили Тимашева». Он умер от рака крови в 43 года.
Через месяц новый председатель Учёного Совета профессор Павлушкин продержал меня в своей приёмной три часа. Он подтвердил мои слова об обещании Тимашова, оставил диссертацию у себя и сказал прийти через месяц. Через месяц он меня снова продержал три часа в приёмной и сказал, что он принимает мою диссертацию к защите и ставит на очередь через полгода. Однако через пять месяцев Павлушкин умер от сердечной недостаточности.
Ещё через три месяца назначили председателем Учёного Совета Саркисова, который был известен как прохиндей и взяточник, но потом дорос до ректора МХТИ. В связи с моей дружбой и сотрудничеством с Власовым и другими профессорами, а также после одобрения Тимашева и Павлушкина, вымогать с меня взятку ему было не с руки, а просто так пускать не хотелось. Поэтому он сначала потребовал представить справки об экономическом эффекте. По инструкции ВАКа, если эффект был более двух миллионов рублей в год, то соискатель освобождался от представления диссертации. Но для этого требовалось специальное разрешение ВАКа, выдача которого могла растянуться лет на пять. Поэтому я принёс обобщающую справку от Главного Экономического Управления Минстройматериалов СССР о годовом экономическом эффекте в 1,9 миллиона рублей. Тогда Саркисов сказал, что у меня нет заявок на авторские свидетельства, и я за два месяца сделал зарегистрировал шесть заявок. После этого Саркисов совсем уж обозлился и потребовал, чтобы я прошёл предварительную защиту на кафедре Химической Кибернетики у академика Кафарова.
Кафаров делал бизнес на диссертациях, и у него чередой шли защиты людей с Кавказа и Средней Азии. Все его десять профессоров и доцентов были крепкие русские мужики и они два-три раза в неделю «обмывали» очередного соискателя учёной степени и получали от него подарки всякими дефицитными вещами и дармовой выпивкой.
Когда-то Кафарова позвал мой учитель, академик Будников, быть моим оппонентом на кандидатской диссертации, пообещав ему поддержку при получении звания члена-корреспондента АН СССР. Затем я вписал Кафарова соавтором в публикацию с моим аспирантом Исаком Абрамовым. Эта работа была прорывом в области проектирования химических аппаратов и потом многократно цитировалась, но уже как достижение Кафарова и его школы. На своей защите любавичский хасид Абрамов вместо кипы был в кепке, два других руководителя и один из оппонентов в шапочках, а председатель Учёного Совета Гальперин в тюбетейке. Тем не менее, тот же Кафаров быстро провёл Абрамова через ВАК. Потом я выполнил просьбу Кафарова и подписал письмо-поддержку на звание полного академика у первого замминистра. Так что Кафарову было не с руки брать с меня взятку, но он направил меня к своим профессорам и доцентам, чтобы я «объяснил им, что и как».
Я сделал пять предварительных докладов и презентаций. После каждого представления в одной из лабораторий, я накрывал стол с тремя бутылками коньяка и тремя бутылками водки и большим количеством мясных блюд, которые я привозил из кулинарии ресторана Прага. Как бы между прочим я сообщил, что денег на подарки работникам кафедры и членам
