завлабов и завсекторов, и они после двенадцати или пятнадцати лет научных трудов и реального промышленного внедрения становились уже при мне кандидатами технических наук. Второе поколение было на 10–15 лет моложе, а третье – моложе на 25–30 лет. Евреи из второго поколения защищали свои диссертации уже через 9 – 10 лет. При этом начальники из первого поколения скрытно мешали защищать диссертации евреям из второго поколения, а третье поколение соискателей вызывало у начальников открытую неприязнь.
Если каждый кандидат наук должен был быть хорошим специалистом, то еврей «кандидат», а тем более доктор наук должен был быть ещё и упрямым бойцом.
Академик Пётр Петрович Будников был председателем Учёного совета силикатного факультета Московского Химико-Технологического Института им. Д.И.Менделеева (МХТИ), который я окончил в 1959 году. Когда я принёс ему мою кандидатскую диссертацию, Будников три раза пролистал 120 страниц машинописного текста и предложил мне защищать через годик сразу докторскую диссертацию, если я проделаю дополнительно некоторые инженерные испытания в заводских условиях.
Я ответил, что пока что я хочу стать кандидатом наук. Это было разумно, потому что завистники из института, где я делал диссертацию, разрушили мою опытную установку, одна многолетняя аспирантка украла мои рабочие журналы, а завлаборатории заявила, что у неё нет для меня позиции, т. е. я должен переходить в другую лабораторию с другой тематикой. Всё это потому, что я сделал все опыты и написал кандидатскую диссертацию фактически за один (второй год) трёхлетней аспирантуры, тогда как остальные аспиранты и соискатели этого института тратили на свои опыты по шесть и более лет.
После единогласной защиты моей кандидатской диссертации предстояла формальная процедура утверждения результатов голосования на учёном совете Силикатного факультета МХТИ им. Менделеева, так на-зываемым, Большим Советом. Он состоял из представителей всех факуль-тетских советов и нескольких светил науки из Академии наук, ректора, проректора и др. Большой совет заседал один раз в полтора или два месяца и утверждал по 20–30 кандидатских диссертаций, а также рассматривал разные методические материалы и образовательные программы. Участие диссертантов в заседании Совета было необязательным, но я сказал учёному секретарю института, что хотел бы присутствовать. К моему удивлению, он стал меня с жаром отговаривать, не приведя каких-либо доводов. Однако я решил присутствовать.
Утверждение проходило в малом актовом зале МХТИ. Учёный секретарь скороговоркой зачитывал имена и фамилии диссертантов, их оппонентов и темы диссертаций. Никто его не слушал. Большинство членов Совета разговаривали друг с другом или что-то читали. Потом членам Совета раздали бюллетени для голосования и всех лишних попросили выйти за дверь. Подсчёт бюллетеней и оформление протоколов заняли полтора часа. Когда я вместе с десятком других соискателей зашёл обратно в зал, то я увидел красного как рак Учёного секретаря и несколько спорящих друг с другом членов Совета.
Председатель счётной комиссии начал зачитывать протокол, и в зале воцарилась такая же тишина, какая бывает в зале суда при оглашении приговора. Результаты голосования для первых шести или восьми соискателей с русскими или украинскими фамилиями были единогласными. Потом мой знакомый по имени Равиль Фортунатов получил 8 голосов против, тогда как мой бывший однокурсник-украинец с сомнительной фамилией Скидан и с именем Бронислав получил пять голосов «против». Потом ещё двое русских с нетрадиционными фамилиями тоже получили по несколько голосов «против».
Потом очередь дошла до меня, и у меня оказалось 11 чёрных шаров. Здесь председатель счётной комиссии отметил, что Анатолий Ефимович Рохваргер (он дважды повторил, перевирая мою сложную фамилию) утверждён и его документы будут представлены в ВАК, поскольку лимит был 12 голосов «против». У меня от обиды и явного антисемитизма одиннадцати прежде уважаемых мною профессоров всё поплыло в глазах, и, по-видимому, я так побледнел, что ко мне подошёл Учёный секретарь и сказал, обращаясь на «ты»: «Ты бы шёл домой, потому что сейчас начнётся скандал». Я ничего не ответил и остался сидеть в предпоследнем ряду актового зала. Потом единогласно прошло ещё несколько русских, двое армян и один грузин.
Новоиспечённый кандидат технических наук Анатолий Ефимович Рохваргер
А потом, шёл Израиль Исаакович Файберштейн (имя и фамилия изменены), который получил против 13 голосов. Тут же к столу президиума вышел, прихрамывая и опираясь на палку, пожилой русский профессор, научный руководитель Файберштейна и начал стучать по столу своей палкой, повторяя слова «безобразие» и «я это так не оставлю». Несколько человек стали его успокаивать, а ещё несколько демонстративно встали и начали что-то обсуждать, повернувшись к нему спиной. Тут же стали что-то одновременно говорить ректор и два проректора МХТИ. Председательствующий академик объявил перерыв на час и попросил членов Учёного совета далеко не расходиться. За этот час, в нарушение обычной процедуры, разыскали на работе в МХТИ четырёх ранее отсутствовавших в зале членов Совета и добавили их положительные голоса с тем, чтобы Файберштейн преодолел установленный барьер в две трети положительных голосов от общего числа присутствующих членов Совета.
Той же ночью у меня на нервной почве случился приступ желудочной колики с вызовом «скорой помощи». На следующий день мне позвонил академик Будников и пообещал утвердить меня в ВАКе на следующей неделе после того, как туда доставят диссертацию и требуемые документы. От боли в животе я не смог с ним как следует разговаривать и сказал ему об этом. Через день Будников позвонил мне ещё раз и сказал, что он и ещё несколько профессоров предложили ликвидировать утверждение факультетских защит на Большом Совете МХТИ. Действительно, эта процедура была последней, и убеждённые профессора-антисемиты (вежливый Будников называл их великороссами) стали осуществлять свою национальную политику в науке и технике, но уже только внутри факультетских Советов. Но там их профессионализм иногда перевешивал их националистические предрассудки, как это случилось с теми двумя профессорами, которые, как потом стало известно, на «своём» Совете проголосовали за меня «за», а на Большом Совете «против».
В течение года после моей кандидатской защиты я еженедельно бывал у Будникова дома и опубликовал с ним и без него восемь научных статей. Последний раз он мне звонил вечером перед своей внезапной смертью во сне в 84 года и жаловался на интриги в Академии Наук, которая никак не переводила его из членов-корреспондентов в статус полного академика.
Через три года после того, как я стал кандидатом наук и опубликовал 26 статей, я два раза беседовал с академиком Акселем Ивановичем Бергом, председателем Совета по Кибернетике при Президиуме АН СССР (до этого я прослушал курс его лекций). Берг посоветовал мне поскорее подготовить и защитить докторскую диссертацию, чтобы
