мнение. А я каждый раз ругался матом, говорил что это… (матерное слово) и рассказывал один из глупых и похабных анекдотов, которые я когда-то выучил, находясь две недели в молодёжно-пионерском лагере. Начальник от души смеялся, и мы начинали обсуждать мой анекдот.
К сожалению, эта процедура отнимала у меня не менее часа времени, и я пожаловался на это начальнику канцелярии. Тот сказал: «Ваше время надо беречь». Через день начальник Первого отдела сказал мне: «Ну, ты и ябеда», а ещё через день прорубили в стене коридора отдельную дверь в кабинет начальника, чтобы не надо было проходить через секретную комнату.
Однажды вдруг позвонил мне сам секретарь парткома Министерства и попросил завтра к нему зайти. Его статус равнялся статусу первого секретаря любого московского райкома партии, то есть был таким же, как у первого секретаря горкома четвертьмиллионного города. Когда я к нему пришёл, он обратился ко мне «как партиец к партийцу, вот так, по-простому» и предложил подписать письмо, осуждающее евреев-отъезжантов.
Нельзя было говорить «нет», и противно подписывать. Чтобы потянуть время, я сказал, что хотел бы почитать это письмо. Тут вошла его заместительница и заметила, что в письме всё хорошо написано, и надо мне его подписать. Тогда я сказал, что это дело очень серьёзное для меня, и я должен посоветоваться с моим отцом, который состоит в партии уже более 35 лет. Секретарь парткома заметил сквозь зубы – это можно и куда-то ушёл. Тогда ушёл и я. Через неделю мне позвонили из парткома во второй раз, и я ответил, что теперь я посоветуюсь с секретарём своей парторганизации. Папе я ничего не сказал, а пошёл к своему кадровику, он же партсекретарь, он же отставной полковник МВД и КГБ. Я его спросил, зачем им моя фамилия, пускай напишут Шапиро или Кацнельсон, потому что сейчас такое время, что ко мне завтра домой придёт иностранный журналист, и что я ему тогда скажу? Кадровик Иван Ефимович Ярошук мне ответил: «Ну, я тебе не могу приказать и мне никто ничего не поручал». Больше из парткома мне не звонили.
Похожий швейковский сценарий я разыграл в 1991 году, когда начал готовиться к отъезду из СССР. Как только я прочитал, что Борис Ельцин вышел из состава КПСС, я невзначай сказал новому секретарю своей первичной парторганизации, Косыреву, что у меня трудно с деньгами, и я не буду платит членские взносы. А надо сказать, что у меня, как у доктора наук, зарплата была почти втрое выше, чем у этого человека. Вскоре мне позвонили из парткома и велели срочно прибыть на заседание партбюро. Я сказал, что не могу, т. к. у меня болит живот. «Но ведь вы же на работе, почему же вы не можете прийти к нам?». Я ответил, что мне надо 35 минут ехать с Пушкинской улицы на площадь Ногина, да ещё по этажам ходить, а здесь уборная прямо рядом. Собеседник спросил меня, как доложить на партбюро причину моего отказа. Я ответил: «Скажите, что бывший член КПСС часто бегает в туалет. Почему бывший? – Потому что я понял, что не достоин высокого звания коммуниста-большевика. Вы уже написали заявление о выходе из рядов КПСС? – Ещё нет. Ну, так решайте и приходите завтра в 10 утра на заседание парткома. Я не могу больше говорить – мне надо в туалет, извините». Вскоре некоторые мои сотрудники стали относить-ся ко мне подчёркнуто уважительно, а гэбэшный стукач Косырев перестал со мной здороваться. Он был единственный, кто не пришёл на мой прощальный банкет за неделю до вылета в Америку.
Акт четвёртый. Увольнения
В связи с волевым, или как официально говорили директивным планированием и финансированием, штаты всех учреждений и многочисленных проектных и исследовательских организаций с ростом объёма работ ежегодно увеличивались. Также директивным путём время от времени проводились соединение и разделение организаций, и сокращение числа их сотрудников. Эта деятельность поглощала значительную часть времени и сил работников министерств и ведомств и создавала впечатление у высших руководителей партии и правительства постоянного улучшения и совершенствования управления всем тем, что одновременно запутывалось сорока пятью министерствами, Госпланом СССР и Госпланами союзных республик, а также Госснабом, Госкомцен и другими учреждениями.
Увольнению плохих и ненужных работников и хорошо работающих евреев мешали социалистические законы. Поэтому были придуманы процедуры сокращения штатов и реорганизации организаций. Сокращения штатов проводились в разных организациях в разное время и согласовывались с партийными органами с тем, чтобы люди могли трудоустроиться в других, пока что расширяющихся и столь же малоэффективных организациях.
Так, например, сестра моей мачехи Бэлла Гуревич в той же должности архитектора каждые пять лет перемещалась в связи с сокращение штатов из института Гипросахар в Гипромолоко, а оттуда в Гипрожир или Гипромыло, которые находились в 20-ти минутах ходьбы друг от друга. Перемещалась она вместе с полусотней других специалистов и на ту же небольшую зарплату. Через 15 лет круг замкнулся, и она вернулась в родной Гипросахар как раз на реконструкцию когда-то запроектированных ею заводских зданий сахарного производства.
Часто сокращение штатов происходило болезненно, как у моей жены Зины. В институт, проектировавший производство кино – и фотоплёнки, она пришла работать сразу после школы и потом заочно закончила техникум и строительный институт. Все 27 лет работы она занималась передачей на размножение технической документации. Это размножение проводилось за закрытыми дверями специального помещения и требовало разрешений нескольких начальников, поскольку советская власть боялась размножения антиправительственных листовок и книг, не прошедших через цензуру Главлита. Зина носила бумаги по этажам и помещениям большого здания Института и одновременно занималась профсоюзной работой. Кода я ей звонил, сотрудники её Технического отдела обычно отвечали: «Зина размножается. Что передать?».
Её институт проектировал и без конца перестраивал несколько заводов и сильно разросся, хотя большую часть кино – и фотоплёнки СССР покупал в Демократической Германии (ГДР). Однажды высшее начальство решило сократить штат аж на 300 человек. Все сотрудники института принялись защищать свои позиции с помощью профсоюзной и партийной организаций, кто-то подал в суд на директора. Вскоре число увольняемых сотрудников сократили до 150. После этого борьба носила индивидуальный характер. Ещё через три месяца вывесили список уволенных из 30 человек, включавший 22 еврея. За это время начальство как-то утрясло новый фонд зарплаты и смогло устроить 27 из 30 уволенных сотрудников внутри института. Окончательный приказ об увольнении по сокращению штатов вышел только на трёх евреев, включая Зину. Один человек принёс кучу медицинских справок на себя и всю родню, а другой организовал звонок высокого начальства. Зина
