Откуда взялась музыка? Совсем не та, что звучит у Апостола. Тихо набегает вода на берег, растёт трава. Музыка расслабляет, гасит страх. Вечная жизнь сама идёт в руки. Да, да, отдать людям свой талант. Именно об этом мечтал! Быть нужным! Не хочет он всё время бояться, ходить над пропастью по тонкой нити, грозящей оборваться, хочет взять от жизни всё, что она может предоставить ему!
— И плата совсем ничтожная. — Визитёр улыбается, а взгляд ледяной. — Номер 101 доложил: он завербовал тебя для меня. А ты против меня написал стихи…
Властитель?! Собственной персоной? Но он совсем не похож на того, который улыбался когда-то Маге.
Музыка оборвалась. И сразу стены стали приближаться, усталость обрушилась на плечи.
— Ты осмелился предать и меня, и своего шефа, он верил тебе! — скалится Визитёр! — За всё надо платить! Писать подобные стихи запрещаю! На улицах все носители их будут изъяты из употребления, и с этого мгновения, — говорит он вкрадчиво, — ты служишь своей стране, а не кучке горлопанов, поёшь о том, как мы стараемся для народа: возводим дворцы, роем каналы! От своей писанины откажешься во всеуслышание, заявишь: она — клевета. Придётся пережить несколько неприятных минут. — Отеческое сочувствие разлито на лице Визитёра. — Может, кто и кинет в тебя камнем. Мы отведём от тебя тот камень, а кинувшего казним! По-моему, не такая уж большая жертва во имя будущего блаженства! Ты перестаёшь руководить оппозицией. Взамен — бессрочная жизнь и бессрочная радость.
Пауза везёт Джулиана в гибель: в комнате с каждым мгновением тусклее и холоднее, всё ближе подступают к нему стены! Почему — «руководить»?
— И, наконец, последняя часть платы, — лениво говорит Визитёр. — Там же, на центральной площади, выдашь своих соратников, тех, кто предал меня и таких верных моих слуг, как Номер 101. Конечно, нас мало волнует ваша мышиная возня. Ну, спасёте от препарата одного, двух, роботов всегда хватит. Но отдельные данные настораживают, по крайней мере пренебрегать ими не следует. Известная тебе Эвелина Кропус назвала кое-кого. Их пришлось успокоить.
Властитель или один из его министров?
— Ты пришёл недавно, а строй речи у тебя — матёрого волка! Похоже, давно и продуманно борешься против меня! Вместе с тем и подыгрываешь мне: находишь Кропус! Но я тебя вычислил, несмотря на то, что ты хитёр и умён. — Открыв рот, слушает он Визитёра: — Кропус заняла, наконец, подобающее ей место. Спасибо за неё. Побольше бы мне таких, как она! Кстати, она подозревает тебя.
И вдруг до Джулиана доходит: во-первых, это Властитель, во-вторых, Властитель принимает его за главаря!
Один, без своих стражей! Убить! Но Джулиан не может шевельнуть ни рукой, ни ногой.
— Успел заметить оперативность наших служб? Естественно, со временем сами обнаружим каждого. Пусть себе пока поскачут в цехах шалопаи-мальчишки! Но в твоих интересах ускорить процесс раскрытия заговора. Жалко тратить время и силы на чепуху, когда есть возможность использовать твоё замечательное умение! — Он усмехнулся. — Если уж возникает вопрос, кому жить — нам или оппозиционерам, ясное дело, мы сделаем всё, чтоб он решился в нашу пользу!
Визитёр говорит небрежно, словно речь идёт о ерунде, в тоне звучит всё та же отеческая забота. Тон сбивает с толку, мешает понять смысл слов: в самом деле Визитёр видит в нём главаря, или это такая игра?
— Не пожалеем средств и сил. Пусть вы бесовски хитры, но в чём-то да обнаружите себя! Молчишь. Ну что ж. Пока не пойму, кого ты за нос водишь: нас с Номером 101 или бунтарей? За каждым твоим шагом с этой минуты устанавливается слежка. Вынуждаете меня закрутить гайки: введу своих людей в цеха, увеличу время распыления препарата. — Улыбки как не бывало. — Выполнишь мои условия, дарую жизнь. И сделаю её приятной. Тебе понадобится какое-то время собрать нужные сведения, придётся ещё немного пожить здесь! Первый наш подарок тебе и твоему брату — квартиры! — Визитёр кинул ключи.
И сразу — свет. Как сидел на стуле, так и сидит, только не в тусклой, холодной каморке, а в большой, светлой, тёплой комнате. Не узкая кровать — широкая тахта. Не убогий стол — громадный, с множеством ящиков и полок. Дощечка на ножках. Прямо на глазах она стала увеличиваться, превратилась в обеденный стол с полированной поверхностью. Появились кресла, лампы, на стенах повисли полки.
— Две такие комнаты тебе не мало? Подарок номер два.
Его книга. Колосья, река на обложке. Буквы имени будто источники света. Его портрет на первой странице. Кожа — тёплая?
— Нельзя стихи печатать на дешёвой бумаге. А хорошей бумаге нужны хорошие стихи. Мы опять подошли к первому пункту. Поэт должен петь о любви, зорях, достойных людях. — Визитёр вложил в руку Джулиану шарик, похожий на мяч. — Сожмёшь его и окажешься на площади. Через месяц!
И — никого в комнате.
Это был сон!
Его не били. А проснулся избитым. Протёр глаза, огляделся. И вскочил. Не приснилось?! Кресла, широкая тахта. Окна во всю стену. Но не верхний этаж: хотя света и побольше, чем в кабинете Апостола, а солнца нет. Просторны сени — холл, по-городскому. Не ванна — голубоватый бассейн.
Не послышалось: и Любиму подарил квартиру?
Каждое слово, сказанное Властителем, обретает свой истинный смысл: или предать — погубить лучших людей страны, или погибнуть самому!
Марика права: всё зависит от человека. Не заговори он в лифте с Конкордией, не читай стихи толпе, не пусти на самотёк историю с Эвелиной, а убеди людей нейтрализовать её, и не было бы никакого ночного гостя, и вот этого тупика: или предать, или сдохнуть. А ещё кто и как расплатится за его неумение понимать слова и ситуации?!
Нет, его не убьют, если он откажется предать. Его превратят в совершенный механизм, как брата. А он не хочет смерти всех своих чувств.
Но не хочет он и райской жизни через предательство! Плевать на неё.
Тахта же притягивает: ляг. Спеленала теплом. И мысли понеслись совсем в другом направлении: а что особенного в стихах о бабочках, в отречении от вырвавшихся сгоряча строк, в его желании получать от жизни удовольствия? Каждый ждёт именно радости.
Давно так не наслаждался! Хорошо бы здесь сейчас очутилась Степь! Теперь он не боится её приезда. Марику он придумал. Ему нужна только Степь. Вместе с ней легко будет выйти на площадь. И вдвоём пойдут на верхний этаж!
Степь лежит в лодке, голова — на корме, косы плывут по воде. Солнце — в волосах, в глазах. И едва заметный пушок…
Ей было двенадцать лет, когда он заметил её: она читала монолог. В тот день после ужина поехал к ней на жеребце, которого объезжал. Она гоняла с мальчишками в футбол. Зачем-то стал хвастаться: «Жеребец никому не даётся, мне дался!» Она возьми и попроси: «Позволь прокатиться!» А жеребец, в самом деле, горячий был, почувствовал неуверенность девчонки и понёс. Степанида пятками вонзилась в его рёбра, руками вцепилась в гриву, изо всех сил потянула за неё. Он совсем обезумел: помчался, не разбирая дороги, перескакивал через брёвна и плетни. Влетел в конюшню, в своё стойло. Степанида стукнулась лбом о перекладину двери, свалилась на землю. Когда, перепуганный, он, наконец, вбежал в конюшню, она уже встала. Шишка на лбу — с кулак, а она улыбается. «Здорово неслась!» — первые слова. Как не убилась тогда, непонятно.
