И люди обступают его, жалуются на жизнь.
Да нет никаких людей! Кто придёт к нему за помощью? И Степи нет. Открывает книгу, принесённую Корой, забывшись, читает. Герой пытается понять, зачем человек живёт, бьётся с клеветой, доносами, жестокостью и гибнет. Отбрасывает книгу.
Ничего от человека не зависит. Зависит. Апостол обязательно придумает, как спасти и его. «Нужно скорее спать, — уговаривает себя, — чтоб пришли силы». А сам, не успев коснуться головой подушки, вскакивает. Ходит по дому Властитель, требует: «Предай Марику, Апостола, Конкордию!» Джулиан зажигает свет. Вот же он один. Его дом — крепость, умом и талантом Апостола отрезанная от Властителя. Уговаривает себя лечь. И ложится, и наконец засыпает — до следующей вспышки страха.
С каждым днём всё больший разрыв между ним дневным и ночным. Дневной задаёт Марике вопросы и вдруг замолкает на полуслове, удивлённый происходящей в голове работой: исторические события превращаются в сегодняшние.
Марика говорит, история поможет. Как? От знаний кровавой её сущности лишь страху добавляется! Ночной Джулиан вздрагивает от шорохов и стуков, начисто забывает о чужих страданиях и жертвенности своих товарищей. Один вопрос: как спасти самого себя? За окном — тьма. Берётся за книгу, бросает. Пытается спать, вскакивает: его волокут на площадь!
И в эту ночь никак не может уснуть. Сейчас за ним придут!
Стучат? Это в голове стучит. Нет, снова стук. Лёгкий. И избавлением от страха голос Марики: «Открой!»
Сама пришла к нему?!
Стоит тоненькая на пороге. Рассыпаны волосы, из глаз, как у Гюста, — смех. Ему улыбается?!
— Ты сегодня… — Он склоняется к ней. — Ты такая…
Она встаёт на цыпочки, шепчет в самое ухо:
— Я тебе говорила, всё зависит от человека! На, вложи кассету. — Не дожидаясь, пока он сделает это, идёт в гостиную, сама включает аппаратуру. Он продолжает стоять у двери. Что тут происходит? Марика прикрывает дверь и выпаливает: — Опыт на собаках прошёл удачно. Моя мама, Наум Гудков и сын Саломеи уже в лаборатории. Им очистили кровь. Мне велели бежать к тебе. В Центр идёт праздник: ты сегодня родился. Подарок тебе от Будимирова: ты должен написать брошюру в стихах о введении новых правил проведения дня Революции. Иди скорее за Любимом. Ну, что застыл?
Не успевает он и глазом моргнуть, как уже окружён людьми. Роберто ставит в кресло большую сумку, Апостол без пиджака, рубашка застёгнута на одну пуговицу.
Глава двенадцатая
Операция удалась.
Или он ничего не смыслит в людях, или мальчишку можно будет дёргать за ручки-ножки и выдергать из него полную информацию, которой он явно по уши и глаза нашпигован. Григорий прав: мальчишка чист, добр и наивен.
Первый приказ после встречи с Джулианом: открыть фабрику игрушек. Первая игрушка на той фабрике: деревянный человечек, у которого ручки-ножки на верёвочках. Дёргай за верёвочки, и человечек пляшет!
Раньше об игрушках не думал. Играли ли и во что играли его юные трудолюбцы, знать не знал. Увидев Клепика, понял: игрушка в обычной школе может сработать посильнее любой пропаганды. Собрал мастеров со всей страны, поставил перед ними задачу: игрушка должна воспитывать покорность — дёрнут тебя за верёвку, исполняй, что приказано.
Поймал птицу в клетку.
Когда вызвал Григория, подчинённым велел служить ему. И тут же принялись они и Григорию ж… лизать. И этот Клепик ничуть не лучше. Напели ему, что «Будимиров — тиран», он и повторяет. Напоёт он мальчишке, что человек — муравей, а главное — процветание государства, и начнёт Клепик слагать новые вирши! Психологическая обработка решает дело!
Сейчас главное: не спугнуть. Приручать нужно постепенно. Поспешишь, сорвёшь «операцию К»!
Он предчувствует удачу. Сам лично вывернет парня наизнанку, выхватит тайну оппозиции! С помощью «доброты».
«Добрый», «добро» — преследуют дурацкие слова Григория. Магдалинины слова.
Это подозрительно, почему Григорий повторяет её слова? Или Магдалина повторяла слова Григория?
Первые ночи Григорий играл в «дурака», отпускал детские шутки, но говорил только о картах, если не считать разглагольствований о доброте. А в эту ночь спросил тихим голосом «Помнишь?» и распахнул перед ним картину «взятия крепости». В трёх километрах от села нашли полуразвалившуюся крепость и брали её полдня!
«Помнишь» — совсем незнакомое слово.
Он помнит в своей жизни всё, кроме детства. А нехитрое словцо «помнишь» из-под фабрик с заводами вытягивает детство, с воровством яблок, игрой в «разбойники», скачками…
Григорий стал нужен. Утром за завтраком. Днём за обедом. Ночью. Родная рожа. С Магдалиниными глазами. Ночи наполнились детством. И под сенью степных звёзд, которые он увидел возвратным зрением, под ожогами и животворностью степного ветра, запах которого почуял возвратным чутьём, он стал засыпать. Засыпал, когда Григорий ложился рядом, как было когда-то в ночном. Только теперь не небо над головой, а тяжёлые люстры, тяжёлые плиты, такие же, какими он завалил землю и речку города. Сон у Григория остался лёгким и неслышным, как в детстве. Не мужик спит, птица.
И те ночи, что они перебирали по одному воспоминания и играли в «дурака», Будимиров спал. Впервые за долгие годы. Снились скачки. И Виныч, Однажды приснились цветы. Он их не замечал никогда, знать не знал, а в один из снов увидел: сиреневые, пушистые головки на мохнатых ножках. Проснувшись, долго лежал, держа их перед собой. И увидел Магдалину. Развеваются пепельные волосы, звенит голос: «Гиша, я здесь!»
Григорий — единственный друг во всю жизнь.
Они одни в мире. Между ними их степь и… их Магдалина. Жива? Не жива?
Спросить Григория. Язык не поворачивается.
Магдалина велела ему оберечь Григория.
Григорий разогнал опасность. Подсказал выход. Добро. Доброта. Добрый.
Ну что ж, это средство ничуть не хуже, чем пытка. Переполненный благодарностью, Будимиров снова просит:
— Скажи свои желания! Любое исполню.
— Ты исполнил, — говорит Григорий. — Люди сыты. Спасибо.
— А лично для тебя? Чего хочешь ты? Жену сюда доставить? — Григорий качает головой. — Детей определить в лучший институт?
Григорий качает головой.
— Спасибо. Они крестьяне, пусть растят хлеб.
— Хочешь, подарю тебе самолёт?
Спрашивает, а у самого дух замирает — не дай Бог, Григорий согласится и сиганёт куда-нибудь на том самолёте!
— Куда полечу? — спрашивает Григорий.
В благодарность, для самого себя неожиданно, говорит:
— Знаешь, что я решил? Я твоего младшего Клепика возьму сюда, пусть здесь пишет свои стишата. Хорошо я придумал?
