полицмейстером и златоустовским исправником, оказалось, что этот Бунаков был незаурядным преступником. Простой крестьянин, он, будучи волостным старшиной, сумел обманом купить у башкирцев 52 тысячи десятин земли совершенно без денег и удачно заложить их за большую сумму. Затем, когда в губернии было введено земство, он за неимением в уезде помещиков был выбран председателем земской управы, но в то же время успел попасться в ряде подлогов, в покушении на убийство, сидел в тюрьме 1,5 года и был приговорен Палатой на 15 лет ссылки в Сибирь с лишением прав. По этому делу он и приехал хлопотать в Сенат об отмене приговора.
Мое дело окончилось. Я передал его судебному следователю, а потом его судили и, несмотря на запирательство, обвинили в предумышленном убийстве, но мотивы его мне и сейчас не понятны. Быть может, Елена отказалась в его пользу от своей части в доме. Быть может, надоела ему, быть может, он просто произвел «опыт».
Душа – потемки, а у такого человека – и темная ночь.
Убийство Готлиба Фохта
15 января, около трех часов утра, в сыскную полицию поступило сообщение о том, что в доме № 2 барона Фридерикса, по Орловскому переулку, по 9-й лестнице, в меблированных комнатах – квартире № 33, содержимой новгородской мещанкой Еленой Григорьевой, найден мертвым в своей комнате жилец, отставной коллежский секретарь Готлиб Иоганнович Фохт.
По получении этого известия я немедленно откомандировал туда чиновника, агента нашей полиции. Туда же приехали судебный следователь, товарищ прокурора, полицейский врач и иные лица судебно-полицейского ведомства.
Глазам прибывших представилась такая картина: небольшая комната, обстановка серенькая, грязная, типичная для меблированных комнат среднего сорта. Продавленный диван, перед ним – ломберный стол, в углу – этажерка и старый колченогий комод… Душный, спертый воздух, пропитанный пылью, папиросным дымом, винным перегаром. На подоконнике, на столе, на комоде – везде в хаотическом беспорядке лежали разные вещи вместе с остатками закуски и бутылками из-под вина, пива. Справа от входа, у стены, стояла узкая железная кровать. Кровать была застлана, но не смята. Было очевидно, что на ней в эту ночь не спали. Мертвый Готлиб Фохт лежал на полу у кровати, на спине, но левая нога его покоилась на кровати.
Справа от входа, у стены, стояла узкая железная кровать. Кровать была застлана, но не смята. Было очевидно, что на ней в эту ночь не спали. Мертвый Готлиб Фохт лежал на полу у кровати, на спине, но левая нога его покоилась на кровати.
Одет он был в чистое нижнее белье, тоже не смятое.
Разумеется, прежде всего все внимание властей было направлено на труп Фохта. Полицейский врач Рождественской части приступил к наружному осмотру покойного.
– Ваше мнение? – обратились к врачу товарищ прокурора и судебный следователь. – Имеем ли мы дело со случаем скоропостижной естественной смерти или есть данные предполагать насильственную кончину?
– Я не усматриваю ясных следов признаков насилия, – ответил врач. – Правда, есть маленькие ссадины под бровями и на шее и небольшая ранка за левым ухом. Вот все, что дает наружный осмотр. Однако я полагаю, что этих данных недостаточно для картины насильственной смерти.
– Но эти ссадины, эта ранка за ухом? Чем их можно, в таком случае, объяснить?
– Видите ли, положение трупа наводит меня на мысль, – продолжал врач, – что смерть застала Фохта внезапно, в то время, когда он собирался ложиться. Он вдруг почувствовал дурноту, хотел вскочить, но уже не мог и навзничь, мертвый, грохнулся на пол. Левая нога осталась на кровати.
– Но ссадины, ссадины! – нетерпеливо допытывались товарищ прокурора и следователь.
– При падении он мог удариться… – давал, нужно признаться, уклончивые ответы врач. – Что же касается разодранной ранки на шее, то ее можно объяснить так: если мы допустим, что Фохт скончался от кровоизлияния в мозг или, скажем, от паралича сердца, то нет ничего удивительного в том, что он, почувствовав дурноту, удушье, стал инстинктивно, в смертельном страхе, рвать ворот рубашки, царапать, почти рвать шею. У многих скоропостижно скончавшихся мне приходилось наблюдать подобные явления.
Следователь переглянулся с прокурором.
– Видите ли, доктор, ваше объяснение было бы весьма правдоподобным, если бы оно, простите, не было столь… неподходящим для данного случая. Вы говорите, что он, почувствовав удушье, стал рвать ворот рубашки, царапать шею. Но взгляните: воротник ночной рубашки Фохта расстегнут, отнюдь не разорван и даже не смят. Очевидно, покойный не прикасался руками к нему. Кроме того, и это главное: если бы Фохт сам упал, в агонии или в смерти, навзничь, на спину, то он должен бы скорее всего разбить себе затылок, голову. Вы видите: он лежит лицом кверху. Каким же образом человек, падающий навзничь, может получить от падения ссадины под бровями? Или у него брови на затылке?..
– Он мог удариться лицом… – пробормотал сконфуженный доктор.
– Нет, не мог, – ответил следователь. – Посмотрите: между кроватью и столом, то есть на том пространстве, на котором лежит несчастный Фохт, не находится ни одного предмета, о который он мог бы удариться. Эх, простите меня, доктор, не в укор, а так вам скажу: плохо у вас проходят судебную медицину. Мы, юристы, куда более сведущие в этой области, потому что практика лучше всяких теорий учит распознавать психологию трупа.
Немедленно отправив труп Фохта в медико-хирургическую академию для вскрытия, приступили к предварительному дознанию.
Трагическое происшествие в комнате Фохта всполошило весь муравейник – меблированные комнаты. В узком коридоре, темном, тускло освещенном крохотной керосиновой лампой, толпились в страхе, испуге и смятении аборигены этого логовища.
Первой для допроса была приглашена – за отсутствием самой содержательницы меблированных комнат – ее сестра, мещанка Евдокия Григорьева. На вопросы властей она дала подробные сведения обо всех жильцах. Тут была и целая пестрая галерея типов полуинтеллигентного Петербурга в лице его типичных представителей, тех скромных по средствам, но гордых по духу и претензиям людей, которые, ютясь в комнатах, с какой-то больной страстностью разыгрывают из себя «благородных нищих».
– У нас разные господа живут, – тараторила мещанка Григорьева, сестра своей «знаменитой» сестры – содержательницы меблированных комнат. – В номере пятом – барышня одна. Хорошая барышня! Все книжки читает, романы, да конфетки жует… К ней дядюшка в гости ходит. Такой солидный, важный господин, седой, с огромной золотой цепочкой на животике. В номере шестом – капитан один, отставной… Тот все ром ямайский пьет. Выпьет и кричит: «Я со всеми севастопольскими генералами ром ямайский пил! Смирно, шантрапа!» В номере седьмом проживает Иван Малинин. Бедствует, бедненький, а у его, слышь, опекуна аль попечителя большие деньги водятся… В том же номере чиновник, отставной губернский
