приведшие его к этому злодеянию, меня весьма заинтересовали и даже поразили. Передо мной стоял идейный убийца с вполне своеобразной психологией, с ядром того отвратительного анархистского учения, которое огненным заревом охватывало и Западную Европу, и часть нашей криминальной клиентуры. Конечно, Померанцев не был крупным, настоящим анархистом. Это был, так сказать, фрукт доморощенный, злодей мелкого калибра. Вот наиболее характерная часть его исповеди, в которой его нравственные качества проявились с особой яркостью:
«Вошел я к нему, к почтенному Готлибу Иоганновичу, в его мещанский приличный номер… Батюшки, домовитостью, буржуазной солидностью так и пахнуло опять на меня! Кроватка и белье – чистенькие. На вешалке – и шуба енотовая, и пальто, и костюмчики разные. На столике – часы золотые, на комоде, который лопнуть хочет от добра разного, кошелечек с деньгами. Фу-ты, благодать какая! И вдруг на столе – водка! Позвольте, как же это: водка и столько добра? Да разве это совместимо? Вот у меня часто водка на столе стоит, так разве вы у меня найдете что-нибудь «существенное»? У меня даже верхних штанов нет, а исподние – истлели… Я, отставной губернский секретарь – и яко наг, яко благ, яко нет ничего… Гм… стали у меня разные мысли в голове копошиться…
А Готлиб, почтеннейший Готлиб, меня угощает: «Выпейте-ка рюмочку померанцевой», – говорит. И завязался между нами такой разговор:
– Померанцевой… А простую водочку, Готлиб Иванович, вы не употребляете?
– Не люблю ее… Грубая она… Эта хоть и дороже, зато деликатная, – отвечает он.
– Это точно, Готлиб Иваныч. А вы мне вот что скажите: отчего вы пьете водку и у вас есть часы золотые и енотовая шуба, а я пью водку – и у меня нет штанов?
– Оттого, – отвечает Готлиб Фохт, – что я пью аккуратно, по-немецки, а вы – широко, по-русски…
Разозлил еще больше меня этот ответ. Сытая, самодовольная физиономия Фохта меня бесила. У меня нет ни белья, ни сапог, ни верхнего платья, а у него – такие прихоти, как золотые часы и енотовая шуба. И мысль взять у него и часы, и шубу молнией пронеслась в голове.
– А скажите, Готлиб Иваныч, – обратился я к нему, – если я вам, например, скажу: «Готлиб Иваныч, дайте мне ваши брюки, сюртук, шубу», дадите вы это или нет?
– Конечно, не дам! – расхохотался противным смешком Фохт.
И он стал раздеваться. Когда он остался в одном белье и присел на кровать, собираясь ложиться, я вдруг, сразу стремительно набросился на него и схватил его за шею обеими руками. Лицо его исказилось ужасом, из побелевших губ вырвалось: «Что… что ты делаешь, разбойник»… Он предпринимал все усилия, чтобы оторвать мои руки от своего горла, но это ему не удавалось. Я сжимал его горло все сильнее и сильнее, мои руки, казалось, свело судорогой, окостенели… Он теперь уже хрипел. Потом как-то сразу покачнулся и грохнулся навзничь, увлекая своим падением и меня. Мы упали вместе. Фохт уже не дышал. Я отдернул руки, встал и порывисто набросился на вещи. Вот золотые часы с цепью, вот сюртук, брюки, вот перочинный ножик, вот кошелек с деньгами… Я раскрываю его, начинаю с жадностью их пересчитывать. Как мало! Всего около шести рублей… Но это, однако, все мое, мое! Я имею право одеться, стать похожим на человека»…
Он предпринимал все усилия, чтобы оторвать мои руки от своего горла, но это ему не удавалось. Я сжимал его горло все сильнее и сильнее, мои руки, казалось, свело судорогой, окостенели… Он теперь уже хрипел.
– Вы имели право одеться в награбленное платье? Какое же это право? – спросил я Померанцева.
– Не юридическое, конечно, а нравственное, – невозмутимо процедил сквозь зубы убийца.
Вот, признаюсь, оригинальный взгляд на «нравственное право»!
Померанцев был предан суду и понес тяжелое, справедливое наказание.
Недоразумение
Это было в апреле 1885 года. Будучи начальником сыскной полиции, на одном из утренних докладов господину градоначальнику я вдруг услышал следующее:
– Однако хороша-таки ваша полиция… На улице, на самом людном и видном месте, две дамы нападают на двух почтенных и уважаемых дам, возникает большой скандал, и я ничего об этом не знаю… Да, вероятно, и вы ничего не знаете?
– Нет, ровным счетом ничего не знаю! – ответил я, несколько озадаченный.
– Вот то-то и есть. А ведь история случилась уже два дня тому назад… Вчера знакомый мне почтенный профессор Ф. с возмущением и негодованием жаловался, что его жену и ее знакомую, молодую девушку из очень порядочного семейства, у Гостиного двора задержали две купчихи, обвинив их чуть ли не в воровстве и мошенничестве… Вышла неприятная история. Вы ничего об этом не знаете от ваших агентов?
Вчера знакомый мне почтенный профессор Ф. с возмущением и негодованием жаловался, что его жену и ее знакомую, молодую девушку из очень порядочного семейства, у Гостиного двора задержали две купчихи, обвинив их чуть ли не в воровстве и мошенничестве… Вышла неприятная история.
– Первый раз слышу. Но известны ли фамилии лиц, нанесших неприятности госпоже Ф.?
– Да, да… Фамилии записаны… Это жена купца-фабриканта А. Н. Б. и ее дочь, жена почетного гражданина К. Ф. Я.
– Лица эти мне известны. Немедленно расследую дело и результаты дознания доложу вашему превосходительству.
– Да, непременно! Необходимо раз и навсегда научить этих дам, что нельзя устраивать неприличные сцены на улице.
– Слушаюсь!..
Результаты моего расследования дали довольно характерную жанровую картинку.
8 апреля, около двенадцати часов дня, в дом по Николаевской улице, где жил фабрикант А. Н. Б., вошли две дамы. Одна – высокого роста, средних лет брюнетка, а другая – очень красивая, молодая, лет 18–19 блондинка. Обе дамы были весьма прилично и даже шикарно одеты.
– Господин Б. дома? – спросили они у швейцара.
– Никак нет. Они уехали, – ответил тот.
– Ну, все равно… зайдем к его жене, – сказали дамы и поднялись по лестнице.
Позвонив у двери господина Б., они велели доложить о себе хозяйке. Та их приняла, и здесь разыгралась следующая сцена.
– Что вам угодно? – спросила хозяйка.
Обе дамы изумленно переглянулись между собой.
– Но мы желали бы видеть А. Н. Б., – сказали они.
– Его нет дома, – сказала хозяйка.
– Ах, какая досада, право!.. У нас к нему есть очень важное дело…
– Может быть, передадите мне…
– Нет, нет… Это будет бесполезно. Дело личное и требует разговора именно с А. Н. Но ведь мы можем заехать и позже. Когда он будет дома?
– Между тремя и четырьмя.
– Ну, вот тогда мы и зайдем, а теперь извините, ради бога… Мы вас побеспокоили совершенно напрасно…
– Ничего, какое там
