Он не думал, что какие-нибудь ее слова смогут задеть его сильнее, чем эти…
— На этот раз я тебя прощаю, — прошипел он сквозь зубы, сжимая руки в кулаки, — но в следующий раз, если он повторится… ты за свои слова ответишь! — бросил на нее последний жесткий взгляд и рыкнул: — Счастливо оставаться, — и направился к двери.
А вслед ему раздалось отчаянное, разочарованное, обиженное:
— Скатертью дорога! Надеюсь, мы никогда больше не увидимся с тобой!
Он застыл в дверном проеме спиной к девочке, борясь с желанием ответить, будто раскалывавшим его надвое в своем нелепом, безумном стремлении не уступать, но, выпрямившись гитарной струной и втянув плечи, решительно двинулся вперед, захлопывая за собой дверь.
И уже не слышал того, как Даша, причитая и глотая проклятия, кинулась на диван и разрыдалась.
Вторая часть
Москва, весна 2006 года
Глава 17
Адвокат задерживался, и это обстоятельство бесило Антона, вынуждая его то и дело поглядывать на часы. Он хотел решить все проблемы и уладить формальности сейчас, не откладывая в долгий ящик то, что можно было обговорить за пару часов, а оттого злился, раздражаясь с каждой секундой все сильнее.
И мрачное настроение, уже уверенно зашкалившее на минусовой отметке, стремительно катилось вниз вместе с минутной стрелкой, неукоснительно тянувшейся к новой цифре, приближаясь к пяти часам вечера.
Поминки закончились почти час назад, именно тогда Антон, уверенный, что предоставленного времени было достаточно, чтобы помянуть Маргариту Львовну, решительно, но довольно тактично выставил почти незнакомых себе людей из квартиры отца и остался один.
Взгляд метнулся в сторону, где почти неподвижно, не выражая никаких эмоций на бледном лице, застыла худенькая невысокая девчушка, облаченная в безобразное тряпье черного цвета.
Антон поморщился и, сведя брови, отвернулся к окну, боковым зрением уловив, как изогнулись девичьи губы в подобие то ли улыбки, то ли усмешки.
Этот вынужденный тет-а-тет не радовал, да по сути и не мог радовать обоих. Слишком запоминающейся оказалась их последняя встреча. Именно здесь, в этом кабинете четыре года назад. Как напоминание.
И точно так же шел дождь, монотонными ударами колотясь в стекло. И она точно так же сидела у окна, невозмутимая и, казалось, ко всему равнодушная, уверенно спокойная и холодная, и молчала. И Антон точно так же, как и тогда, не знал, что сказать. Как начать разговор, какие слова подобрать, что будет уместным, а о чем не следует и упоминать. Он не знал. Как и четыре года, не знал. Не знал эту девчонку!
Казалось, трех лет должно было хватить на то, чтобы выяснить о ней все, но ему не хватило. Потому что он отметал любую возможность подобных знаний, считая их бессмысленными и алогичными для себя.
Антон хмурился все больше, осознавая свои прошлые упущения. И постыдное чувство дискомфорта, усиливающееся с каждой минутой в геометрической прогрессии, отчаянно действовало на нервы.
А эта девчонка, Даша, своим немым равнодушием, откровенной холодностью и выразительной невозмутимостью вызывала в нем лишь новую волну раздражения. В первую очередь на самого себя, — почему он не может быть так же спокоен, как и она!? Черт возьми, ведь сдерживает он как-то эмоции и борется с раздражением на заседаниях дел, которые ведет?! Усмиряет и нервы, и чувства, и злость, держит все под контролем! Почему же сейчас не может взять себя в руки?!
Может быть, все дело в ней?.. Что-то в ней было недоступным для него и непонятым, как если бы она накинула на себя чадру, намереваясь скрыть лицо, оставляя его ищущему взору лишь смеющиеся, вызывающие глаза цвета дегтя. И холодный, равнодушный взгляд, прикованный к усыпанному дождевыми каплями окну…
И не то чтобы его волновала эта девчонка сама по себе, он был бы рад с ней никогда не встречаться, но из памяти до сих пор не выходил их короткий разговор на кладбище. Слишком сильно его задели ее откровенно резкие слова, такие четкие, словно отшлифованные, острые, но правдивые.
Эта девчонка бросила ему вызов. И он его принял. Даже не подозревая о том, что заочно уже проиграл.
Он не мог с определенностью сказать, изменилась ли она с течением времени, потому что мало обращал внимание на то, как она выглядит, годы назад. Он помнил лишь ее глаза и светящийся в них упрек, даже обвинение, хлесткое, открытое обвинение, и еще что-то похожее на злость и негодование. А он сейчас отметил и ее худенькую, еще не сформировавшуюся фигурку, и темные волосы, схваченные на затылке в хвостик, и острые скулы и полные губы, и даже шрам на подбородке, тонкой змейкой тянущийся к шее и исчезающий за воротничком серой водолазки.
Тринадцать. Четырнадцать — с очень большой натяжкой, но никак не шестнадцать! И это тоже удивляло — ее физическая незрелость вперемешку с абсолютной взрослостью взглядов и суждений.
Нервно постукивая пальцами по столу и бросая мимолетные взгляды на окно, исполосованное тонкими струйками начавшегося дождя, Антон то и дело поглядывал на застывшую в кресле рядом с ним девушку, дивясь ее спокойствию.
Она держалась совершенно свободно, даже, пожалуй, раскрепощенно. Гордо вскинув подбородок и расправив плечи, из-под опущенных ресниц смотрела в окно, порой бегло пробегая глазами по стенам, увешанным дипломами и грамотами профессора Вересова, рамками с фотографиями и картинами, и вновь возвращалась взглядом к окну.
Антону не нравилось, что она так и не взглянула на него. Ни разу с того момента, как они прошли в кабинет отца. Гордо выпрямив спину и напрягшись, она смотрела, куда угодно, но только не на него. Словно его и не было вовсе. И через несколько минут утомительного молчания это стало его раздражать.
Сначала он хотел с ней заговорить. Наверное, еще в тот миг, когда они ехали в машине, хотел. Но так и не решился начать разговор. Или не то чтобы не решился, а просто не знал, о чем с ней можно поговорить. Ее слова, брошенные ему запальчиво и гневно, казалось, смогли пробить брешь в его броне, которую он носил уже четыре года.
Она сказала, что ненавидит его.
И это почти выбило почву у него из-под ног, взметнув в нем бушующий ураган слепящих ощущений, рвущихся изнутри раскаленной лавой. Никогда еще ее мысли не реализовывались в подобного рода слова, хотя причин для их выражения даже четыре года назад было предостаточно. И это задело. Сильно. Но почему?! Казалось, ему должно быть все равно, разве нет!? Кто она такая, чтобы хоть единое слово, ею сказанное, принимать столь близко к сердцу?! Подопечная его отца? Его… Черт побери, приемная дочь!? Но это служит лишь еще одной причиной его предвзятого к ней отношения, а не попыткой принять ее в свой круг!
