Долго, с частыми вздохами, Шляхина рассказывала о своей жизни в Эстонии, и все больше вырисовывалась ее связь с какой-то абверовской группой. Но она все сводила к наивным рассуждениям о том, что находилась в полном неведении, ничего плохого не совершила, вынуждена была соглашаться на все, чтобы прокормить Марту, которая, оказывается, была при ней.
— Сколько Марте было тогда лет? — спросил я, невольно пожалев ребенка, когда представил себе весь кошмар, в котором оказалась девочка.
— Два-три года.
— Да... Это более чем существенная подробность.
Больше я ничего сказать не мог. Беспутная мать бежала с фашистами и таскала за собой малолетнюю дочь... В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Шляхина была вызвана в качестве свидетеля по делу Телкина издалека. Ее надо было отпускать в гостиницу, где она получила номер по нашей просьбе. Я раздумывал, как с ней поступить.
— Товарищ капитан, дайте мне бумаги, я все сама напишу, если отпустите... Я никуда не убегу. Бежать некуда.
На свой риск я отпустил Шляхину, снабдив ее бумагой. Так и не спросил у нее в этот день о Телкине.
— Скажите, где вы его нашли? — тихо проронила она, задержавшись на минуту у двери с отмеченным пропуском в руках, дававшим ей право на выход из управления.
— Кого?
— Славика.
Я совершенно не представлял, какого Славика она имела в виду и какое он имеет отношение к ней, и не сразу нашелся, что ей сказать.
— Начинайте с него, — на всякий случай сказал я. — Но и других не забывайте.
Сергей, увидев в проходной Шляхину, тут же ворвался в кабинет и, уставившись на меня, спросил:
— Ты знаешь, кого отпустил?
— Шляхину.
— Прожженного агента абвера! Вот кого!..
26
Шляхина писала всю ночь.
На следующий день я читал ее собственноручные показания. Она сидела напротив у стола настороженная, в ожидании, как с ней поступят дальше. Посматривала то на меня, то на улицу, где еще ярко светило осеннее солнце, а под окном в величавом спокойствии и тоже как будто в ожидании застыл вихрастый тополь, словно прощался со своим желтым нарядом, который уже невесомо, по листику, слетал с него и ложился широким округлым ковром внизу. Тополь испытывал власть вечного круговорота природы, а раскисшая в смятении женщина — позднее прозрение.
«Ранней весной 1944 года при получении обедов на немецкой кухне, к которой мы были прикреплены в местечке Пэду, я познакомилась со Славиком. Он откуда-то появился и проживал рядом со мною. Как потом я узнала, настоящее его имя — Эдуард, но представился он мне тогда Славиком. Так я его и называла, пока мы были вместе. Ему было сорок, а мне гораздо меньше. До войны он жил в Ленинграде в большом доме напротив сада, адрес сейчас не помню. В свое время учился в кадетском корпусе в Петрограде. До революции у семьи было поместье где-то на границе Харьковской и Воронежской губерний. Незадолго до войны был арестован (за что — не знаю), сидел в тюрьме. Служил в Кронштадте, имел звание капитана. Во время одного из боев, кажется, под Гостилицей, перешел на сторону немцев. Настроен злобно против Советской власти. Высказывал желание работать в разведке у немцев, но ему, якобы, мало доверяли и держали в солдатской шкуре. Спустя некоторое время после нашего знакомства стал меня уверять, что я ему могла бы помочь, так как знаю немецкий язык. Сам он знал немного французский по учебе в кадетском и несколько португальских слов.
Славик настойчиво внушал мне, что возврата к старому нет, что я уже запачкана работой на немцев и в случае если попаду в руки советских войск, то притянут к ответу. Он предлагал работать вместе с ним на немецкую разведку, заявляя, что хотел бы иметь переводчика, которому мог бы всецело доверять. Убеждал меня, что самостоятельно я не буду выполнять заданий, а буду только переводчиком. Поскольку я с ним жила как с мужем, мне, конечно, не было безразлично его семейное положение. Он говорил, что его мать и жена погибли в Ленинграде в блокаду, а дочь Инга была отправлена к тетке на Урал, поэтому его ничто не связывает. По натуре Славик — карьерист, самовлюбленный и тщеславный человек. Спал и видел себя офицером гитлеровской армии. Больше ему ничего не нужно было. Как-то я поинтересовалась его странной фамилией — Девьеров. Он мне рассказал, что до революции носил фамилию де Вьер, которую затем сменил на Девьеров. Перейдя к немцам, стал де Вьеро, выдавал себя за португальца.
Ростом Девьеров выше среднего, фигура стройная, походка напоминала строевой шаг, лицо интеллигентное, продолговатое, глаза выпуклые, нос длинный с горбинкой, на макушке — небольшая лысина.
В Германии проживала сестра Девьерова — Ольга фон Вольф, которая эмигрировала в Германию еще в двадцатых годах.
Девьерову я тогда ответила, что переводчиком его быть согласна, а делать что-то другое боюсь. Прошу мне поверить, согласиться было нелегко, я понимала, что если попаду в руки НКВД, то буду строго наказана.
В мае 1944 года, если не ошибаюсь, из города Валга приехал немецкий офицер по фамилии Мейснер. Как я потом узнала, он являлся каким-то начальником из абвера. Русским языком Мейснер не владел. В тот день он вызвал к себе Девьерова. Я пошла с ним как переводчица.
Мейснер сказал, что в скором времени Девьерова пошлют с каким-то заданием. После продолжительного разговора он предложил Девьерову выйти из кабинета, а меня оставил. Когда мы остались одни, он сказал, что знает обо мне все и что к советскому возврата у меня больше нет. «Даже одно то, что ты находишься на территории, где размещается абверовская группа, — говорил он мне, — повлечет жестокую расправу, если попадешь в руки большевиков».
Далее Мейснер сказал, что я знаю об их группе, отпустить меня не могут и что я могу быть им полезна, так как владею немецким. Предложил все рассказывать ему о Девьерове, что меня очень удивило. Деваться было некуда. Если бы я отказалась, меня бы повесили. «Делайте, что хотите», — был мой ответ майору. Я дала согласие из-за двойной боязни — с одной стороны, в лапах у абвера, а с другой, из-за неизбежной расплаты дома, где меня неизбежно посадят в тюрьму. Выхода не видела. Отказаться не могла. Сознаюсь теперь с надеждой, что поверите мне. Я ничего плохого, кажется, не совершила.
Потом меня с Девьеровым вызвали в Пэду к капитану Тедеру, который был руководителем эстонской абверовской группы. Там же присутствовал какой-то обер-лейтенант. Нам дали отпечатанные на машинке бланки на немецком языке, это были обязательства сотрудничать с немецкой разведкой и выполнять задания. Там же было указано, что в случае разглашения этих сведений нас ожидает смертная казнь.
Я подписала это обязательство, то же самое сделал и Девьеров. Тут же нам предложили свои фамилии изменить на клички. Я на это ответила, что менять фамилию не хочу, так как это не имеет смысла. Девьеров сказал, что он свою графскую фамилию менять не желает.
