— Выходи! — Шлейхер грубо схватил ее руку и потащил к двери.
— Про-очь! — гневно крикнула Наташа и вырвала руку. — Я сама.
И, стараясь шагать твердо, пошла к выходу. Шлейхер последовал за ней. Но выйти из камеры они не успели. Как раз в это время где-то загрохотали пушки. Настолько мощным был этот грохочущий гул, что Шлейхер остановился и невольно прислушался. Кроме этого потрясающего землю грохота до его слуха донесся гул тяжелых бомбардировщиков.
Наташа не знала, откуда надвигался этот гул, но, судя по заминке Шлейхера, по его растерянному виду, она поняла, что бьет советская артиллерия, приближаются советские самолеты. Наташа очень обрадовалась, в ее потеплевших глазах блеснули огоньки. Она обернулась и с вызовом посмотрела на встревоженное лицо Шлейхера…
14
В тот момент, когда русские снова, но теперь уже в центре, начали артиллерийскую и авиационную подготовку, генерал Мизенбах находился на передовом наблюдательном пункте дивизии своего сына — полковника фон Мизенбаха. Наблюдательный пункт Макса был устроен на чердаке кирпичного трехэтажного дома, на восточной окраине города. От этого места до переднего края немецких войск было не менее двенадцати километров. Севернее и южнее города фронт русских подходил вплотную к восточному берегу реки, а против Березовска был оттеснен далеко за реку.
Город русские не бомбили. А там, за рекой, творилось что-то ужасное. Тяжелые снаряды и авиационные бомбы взрывались на переднем крае немецких войск, ломали деревья, обрушивали на головы солдат многонакатные перекрытия блиндажей и землянок. Вверх летели бревна, целые секции колючей проволоки, орудийные колеса…
Догадываясь, что русские после артподготовки перейдут в наступление, генерал Мизенбах приказал своей артиллерии открыть огонь по предполагаемым районам сосредоточения пехоты и танков противника.
Минут сорок не ослабевал огонь с той и с другой стороны.
Мизенбаху казалось, что после такого ответного артиллерийского удара русские уже не смогут наступать. Но как только огонь советских батарей был перенесен в глубину немецкой обороны, русская пехота поднялась и бросилась в атаку.
Мизенбаху в бинокль было хорошо видно, как массы людей, одетых в белое, выбегали из леса, выпрыгивали из окопов, траншей и с винтовками наперевес бежали по заснеженному полю в сторону переднего края дивизии Макса.
По наступающим, захлебываясь от лихорадочной стрельбы, строчили уцелевшие немецкие пулеметы, обрушивали огонь минометы, а русские, не останавливаясь, бежали вперед. Уже через несколько минут сотни советских солдат, как мощная морская волна, захлестнули передний край полка Хубе. В коротком рукопашном бою они смяли оборону первой линии и устремились дальше.
Встревоженно глядя на приближающихся красноармейцев, полковник Мизенбах схватился за телефонную трубку.
— Подполковника Хубе! Сро-чно-о!! — срывая голосовые связки, заорал он в мембрану. — Хубе? Чего вы ждете? Поднимайте вторую линию и контратакуйте этих дьяволов! Немедленно поднимайте, иначе они сомнут и вас!
Русские все приближались, а солдат подполковника Хубе еще не было видно. Наконец командир дивизии увидел, как навстречу наступающим устремились немецкие солдаты. Вот они сошлись, смешались с людьми в белых маскировочных халатах. Макс Мизенбах в бинокль видел, как над головами солдат высоко вздымались и опускались приклады винтовок, как то там, то тут падали на снег немецкие и русские солдаты.
Пока шла эта схватка, генерал фон Мизенбах, сжав тонкие, почти бескровные губы, думал, стараясь понять замысел Громова. По настоянию своего начальника штаба фон Мизенбах приказал передвинуть к городу уцелевшие подразделения Гюнтера. Кроме того, одну дивизию он оттянул сюда с левого и моторизованный полк с правого фланга. Все эти силы он пока держал в резерве, чтобы в любую минуту двинуть туда, где они будут нужны больше всего. Он еще не знал: здесь ли, в центре, русские наносят свой главный удар, или он последует где-нибудь в другом месте?
Генерал видел, что русские немалыми силами ожесточенно атакуют его центр. «Но почему наступает одна пехота? Где же их танки?»
— Отец, мне нужно подкрепление. В противном случае русские могут прорвать мой фронт на всю глубину! — обратился к нему полковник.
Мизенбах поднял трубку и приказал своему начальнику штаба выдвинуть полк Циммермана на восточный берег реки, занять оборону позади передовых частей Макса. Другие части пока он не решался трогать.
Полковника не покидала тревога. Он знал, что пока полк Циммермана поднимется да пока выйдет к пункту сосредоточения, пройдет не менее двух часов, а за это время русские могут прорвать фронт дивизии. Он уже сейчас видел, как трудно приходится полку Хубе…
Но этого не случилось. К двенадцати часам дня советские части все-таки были остановлены на второй линии немецких траншей.
Мизенбах думал, что на этом сегодня русские и успокоятся. Но уже через несколько минут их артиллерия и авиация вновь обрушили огонь на позиции его войск. И теперь уже не только здесь, в центре. Еще более сильный грохот раздавался севернее и южнее Березовска. Мизенбах с тревогой прислушивался к этому отдаленному гулу.
В это время позвонил Шредер. Он сообщил, что советские войска возобновили наступление против фланговых соединений их армейской группы.
— Что-о?! — переспросил Мизенбах. Он уже хотел обрушить на голову начальника штаба весь свой гнев за то, что тот так усиленно уговаривал его, Мизенбаха, за счет флангов укрепить центр, но потом передумал. Что толку сейчас говорить об этом.
«Эта хитрая русская бестия снова обманула нас!..»
На наблюдательном пункте без устали звонили телефоны. Генерал, морщась как от зубной боли, выслушивал тревожные сообщения командиров дивизий. Все в один голос докладывали, что мощные группы советских танков и пехоты, идя вслед за огневым валом артиллерии, неудержимой лавиной двинулись в наступление сразу на обоих флангах.
15
На парадном крыльце двухэтажного кирпичного дома стоял высокий немецкий часовой с автоматом на груди. Постукивая закоченевшими ногами, он то и дело с опаской поглядывал в сторону восточной окраины города, туда, где уже несколько дней шел жестокий бой с наступающими красными частями. Это был Курт Штольман, или Эйфелева башня, как в шутку называл его Адольф Брукнер. Это его Ваня Озеров сбил с ног в ту метельную ночь, когда полк прорывался в тыл к немцам.
… Получив страшный удар в переносицу, он свалился на дно окопа и пролежал там без памяти до самого утра.
Штольман пришел в себя только на больничной койке. Он попытался открыть глаза и определить, где он находится. Левый глаз не открывался и очень болел. Правый, кажется, был здоровым, но и им он ничего не видел — голова и лицо были забинтованы. «А почему не открывается левый глаз? Уж не окосел ли я от удара Ивана?» — подумал он.
— Окосел, клянусь всеми святыми, окосел! — вдруг вопреки всякой логике обрадованно воскликнул Штольман.
— Ты что, с ума сошел, Курт? — услышал он голос Альтмана, который был соседом по койке.
— Это ты, Густав? — спросил Штольман.
— Я.
— Тебя тоже этой ночью ранило?
— Да. И не меня одного. Почти весь наш батальон выбыл из строя.
— Верно. Я вот до сих пор опомниться не могу.
— Так чему же ты обрадовался? — спросил Альтман.
— Как чему? Меня теперь отправят на родину, и я наконец вырвусь из этого кромешного ада. Конечно, без глаза не та жизнь, но ведь одним-то я вижу, и голова на плечах, и ноги целы. Нет, как ни говори, а мне здорово повезло, Густав! С меня, брат, хватит этого «победоносного» похода.
Но торжествовал Штольман недолго. Вскоре пришла медицинская сестра и как бы между прочим сказала:
— А вы не очень сокрушайтесь, Штольман. Доктор Вернер сказал, что раны ваши совсем пустяковые.
— Как «пустяковые»? — не на шутку всполошился Курт. — Я же без глаза. Ничего им не вижу!
Сестра рассмеялась.
— Опухоль спадет, и вы снова будете видеть двумя глазами. У вас рассечена левая бровь и разбит нос. Через несколько дней снимем бинты, и конец всем вашим болезням!
— Нет, ты посмотри на эту старую идиотку! — возмутился Курт, после того как ушла сестра.
— Почему ты решил, что она старая? Напротив, она очень молодая и добрая…
— До-обрая? Да эта ведьма для меня теперь хуже самого злейшего врага. Она же разбила все мои надежды.
Курту Штольману пришлось смириться. Действительно, опухоль быстро спадала, глаз начинал видеть. В связи с началом контрнаступления советских войск Курта досрочно выписали из лазарета и до окончательного выздоровления зачислили в подразделение обслуживания. И вот он вынужден теперь торчать тут — возле штаба армейской группы.
