Разведчики ушли в полдень, а уже к вечеру гитлеровцы замкнули кольцо окружения. Стало ясно, что если даже и выполнят они задание, то назад через расположение немецких частей им пройти не удастся…
Заметив, что Шмелев опирается на плечо Олега, Степан Данилович спросил:
— Ты что, Митрич, ранен?
— Ага… в бедро, — вместо старика ответил мальчик.
Нина сняла с ноги Митрича валенок и приступила к перевязке.
— У-ух, холодина! — поеживаясь и с головой кутаясь в полушубок, пожаловался мальчик.
Голубь взял на руки Олега и перенес его к печке.
— Вот та-ак. Здесь теплее будет, — сказал он ласково.
Шмелев начал рассказывать.
— До города мы добрались… — как-то неуверенно начал он.
— Как там? Что слышно о наших? — торопил старика Воронов.
— Точно не могу сказать, Иван Антонович. Не знаю. Но по всему видно, что не совсем хорошо вышло у наших. Фашисты отбили все ихние атаки, не дали им подойти к Березовску. Такие слухи идут в городе.
Кожин заметил, что Митрич не ссылается ни на кого, говорит главным образом от своего имени.
— А почему «слухи»? Разве вам не удалось встретиться с Наташей? — уже начиная тревожиться за судьбу девушки, спросил Александр.
— Ты видел ее? — чуя беду, вмешался в разговор Степан Данилович.
Митрич молча смотрел в землю.
— Ну, что молчишь, Филипп? Говори, где она? — еще раз спросил Пастухов.
— Там…
— Где там?.. — уже злился Александр.
— Что же ты жилы из нас тянешь, леший? Почему не говоришь, где Наташа?! — с негодованием крикнул Степан Данилович.
— У немцев она… Схватили. Вот где.
— Кто вам сказал?
— Надежда Васильевна. Она вернулась из Сосновки в Березовск. Со старухой моей живет. Ее тоже таскали на допрос. Говорит, что Хмелев выдал дочку.
— Конечно, Хмелев! Кто же еще способен на такое? — чуть не со слезами крикнул Олег.
Александр молча слушал Митрича, смотрел на развернутую карту и… ничего не видел на ней. Если до этого он еще надеялся, что Наташа рано или поздно сумеет ускользнуть от немцев, то теперь потерял и эту надежду. Раз она в руках немецких контрразведчиков, то только чудо спасет ее. Что он, Кожин, мог сделать для нее?.. Ничего. Не только Наташе Ермаковой, но и всему полку, всей сводной группе грозит смертельная опасность. И он, командир, прежде всего должен сейчас думать об этом.
Заметив, как тяжело переживает весть об аресте Наташи командир, Воронов подошел к нему и, присев рядом, сказал:
— Зря ты так убиваешься, Саша. Может, нам еще и удастся выручить ее.
— Нет, Антоныч, не в те руки она попала.
— Сутки-двое они с ней не расправятся. А за это время обстановка резко изменится, и тогда мы еще посмотрим, чья возьмет.
— Надо спешить. А то уже скоро полночь, — осторожно подсказал Петров.
— Да, да… — словно пробудившись от тяжелого сна, ответил Кожин. — Филипп Дмитриевич, Лазарев доложил, что вы с Олегом прошли по льду реки, с запада. Это верно?
— Верно. Так и шли. В другом месте никак нельзя было. Мы уж всюду пробовали. Ничего не получалось. Тогда сделали крюк. Зашли аж со стороны Горелого леса. И ничего. Проскочили.
— А немцы как же? — спросил Пастухов. — Что же, они там и секретов никаких не выставили?
— Про это я не знаю. Может, возле берегов и были какие секреты, а посредине реки — никого. Только мины расставлены. Я, когда полз впереди Олежки, три мины выкопал из-под снега…
— Значит, Бандура прав. В этом месте у них стык. Он вчера тем же путем проник в расположение немцев… — сказал Александр и, подумав немного, продолжал: — Пробиваться будем по льду реки. Через расположение второго батальона. По этому пути прошли Митрич с Олегом, пройдем и мы. Незаметно снимем все подразделения с переднего края, стянем их вот сюда — в затылок Лазареву — и двинемся в путь. Если немцы обнаружат нас — будем пробиваться с боем.
Воронов был согласен с Кожиным, но сомневался, что им удастся незаметно спять с переднего края столько подразделений и сосредоточить их в одном месте. Чтобы как-то обезопасить себя от преследования и замаскировать свой маневр, надо было на месте каждого подразделения оставить хоть по взводу бойцов.
Кожин думал о том же самом. После некоторой паузы он сказал:
— На месте надо оставить прикрытие.
— Да, хотим мы или нет, но без этого нам не обойтись, — негромко сказал Петров. — Из каждого батальона по одной роте придется оставить на месте. Иначе ничего не выйдет.
— Нет! — возразил Кожин. — Не оставлю я здесь столько людей. По одному взводу, и не больше. Но и их я не как обреченных оставляю, не на смерть. Надо подобрать самых смелых и сильных людей. Они будут маневрировать, появляться то тут, то там, создавая видимость того, что у нас ничего не изменилось, что мы остались на прежнем месте. А потом, когда прорвем кольцо окружения, они по нашему сигналу оттянутся назад и присоединятся к нам.
Начальник штаба и комиссар согласились. Решено было вызвать добровольцев. Во главе их поставили Соколова.
Когда все командиры по приказу Кожина ушли готовить подразделения к выступлению, Степан Данилович сказал:
— Не губи ты столько молодых жизней, сынок. У тебя сейчас каждый солдат на счету. Не верю я, что те, которые останутся в прикрытии, выживут.
— Без прикрытия нельзя, отец.
— А разве я против прикрытия? Оставь здесь тридцать, самое большее пятьдесят человек. Да не здоровых, а вот таких, как я. Куда мне с такой ногой?
— О чем ты говоришь, батя? Как же я могу тебя здесь оставить, да еще раненого. Не будет этого.
— Почему?
— Потому… Потому, что ты командир отряда и вообще…
— Не хитри. Ты знаешь, что из меня сейчас плохой командир.
Митрич сперва пропускал мимо ушей разговор Данилыча с сыном. А когда наконец понял, о чем просит Александра командир его отряда, он решил поддержать его. И не только поддержать, но и самому остаться с ним.
— Не перечь ты нам, командир.
— Что, и вы решили остаться? — удивилась Нина.
— А куда же я теперь денусь? Раз Данилыч остается, и я останусь. Я им покажу, как измываться над людьми.
— Не тяни время, сынок. Уводи людей, пока ночь на дворе.
Кожину нелегко было уже оттого, что он вынужден был оставить здесь больше роты людей, а тут еще отец со своим предложением. «Не оставляй отца. Ты же хорошо знаешь, что для него это верная смерть. Уж ему-то с такой ногой вряд ли удастся вырваться отсюда. Тебя же всю жизнь будет совесть мучить…» — настойчиво твердил внутренний голос. «Оставь. Пусть будет так, как он хочет. Иначе люди плохо могут подумать о тебе. Скажут, отца пожалел, а нас оставил на верную смерть», — сверлил мозг другой, более настойчивый голос.
— Для выполнения этой задачи нужны молодые, здоровые бойцы. Такие, чтобы стояли как вкопанные. А вы мне что предлагаете? — не совсем уверенно возразил Александр.
Степан Данилович, опираясь на винтовку, встал с места. Поднялся и Митрич.
— И мы будем стоять. Пока живые — ни один фашист не пройдет через наши окопы, — твердил Данилыч.
— Соглашайся, Саша, мы с твоим отцом в гражданскую не в таких переплетах бывали, — сказал Шмелев.
— Да не могу я этого сделать, поймите вы наконец!
— Отца жалеешь? — недовольно вымолвил Пастухов.
— Не в этом дело.
— Нет, в этом, — насупившись, ворчал Степан Данилович. — Тебе отца жалко стало… А у тех бойцов, каких ты здесь хочешь оставить… Разве у них не такие дети остались дома? Не такое сердце, как у тебя?.. Уходите, дайте напоследок святое дело сделать.
— Вы, Степан Данилович, всю жизнь только тем и занимались, что святое дело делали! — взволнованно сказал Воронов.
— Спасибо на добром слове. А теперь уходите.
— Отец!..
Степан Данилович, хромая, подошел к Александру, обнял его.
— Прощай, сынок… Может, еще и свидимся. Не забывай про мать… И себя береги, — с трудом вымолвил Данилыч и повернулся к Воронову: — Прощай и ты, Иван Антонович. Если доведется, передай… Партии нашей передай… Скажи, что и мы, старые солдаты, поднялись на защиту Отечества нашего, власти нашей… Воевали как могли. А если что и не так делали, так это не по злому умыслу.
Воронов был взволнован, не знал, как ответить. Молча смотрел он на Степана Даниловича и Шмелева, а потом, сняв шапку, низко поклонился им.
— Спасибо вам… Спасибо… — сказал он и троекратно расцеловался с каждым из них.
Трудно, неимоверно трудно было Александру вот так просто взять и переступить порог этого блиндажа, захлопнуть дощатую дверь и, оставив здесь дорогих его сердцу людей, уйти. Уйти и, быть может, никогда уже не увидеть их. Нужно было иметь огромную силу воли, чтобы стронуть с места ставшие в эти минуты тяжелыми, словно налитые свинцом, ноги. Но обстановка неумолимо звала туда, где ждал новый, еще более жестокий бой…
