Полковник нехотя козырнул и быстро вышел из кабинета. Вслед за ним вышел и Берендт. Он не хотел при этой женщине говорить о делах.
— Что же ты не садишься, Эльза? — с наигранным спокойствием спросил Мизенбах.
Дольман пристально посмотрела в глаза генералу.
— Ты стал неискренен, Петер. Ведь тебе сейчас совсем не до меня.
Снова зазвонил телефон. Генерал поднял трубку, долго; и довольно нервозно разговаривал с кем-то, приказывал стойко удерживать занимаемые позиции.
Эльза стала одеваться. Она решила, что ей надо выбраться отсюда, пока не поздно. Мизенбах, закончив разговор по телефону, некоторое время стоял у аппарата и думал о чем-то.
— Ты поможешь мне добраться до аэродрома, Петер?
— Да, конечно, конечно… — не сразу ответил Мизенбах и вызвал адъютанта. Когда тот появился в дверях, он приказал: — Капитан, возьмите мою машину и отправьте госпожу Дольман на аэродром.
Эльза распрощалась с ним и в сопровождении адъютанта вышла из кабинета. Мизенбах снова взялся за телефонную трубку.
Положение немецких войск ухудшалось с каждым часом. Генерал Мизенбах не отходил от телефонных аппаратов. Ему то и дело звонили командиры соединений и сообщали о беспрерывных атаках советских частей. На дворе уже был вечер, а русские не прекращали наступления.
В восемь часов вечера позвонил Макс и осипшим голосом сообщил:
— Моя дивизия отходит к реке, отец. Она не может больше сдерживать русских…
У генерала от негодования побагровело лицо, глаза сузились, смотрели холодным, леденящим душу взглядом.
— Я не слышал ваших слов, полковник, — тихо, но с явной угрозой сказал генерал. — Когда наведете порядок в дивизии и остановите русских, тогда и…
Нет, он сейчас разговаривал не так, как говорят с сыном. Перед ним, на другом конце телефонного провода, стоял офицер, который должен был удержать фронт, укрепить в солдатах веру в победу, и только.
— Их невозможно остановить, генерал. У меня нет больше сил… — снова заговорил Макс. И вдруг голос его оборвался.
— Что там случилось? Почему ты молчишь, Макс?! — кричал генерал.
Наконец он услышал:
— Докладывает доктор Вернер, мой генерал. Полковник фон Мизенбах потерял сознание…
— Что случилось?
— Господин полковник тяжело ранен. У него уже нет пульса…
В глазах генерала мелькнула еле заметная тревога, но уже через две-три секунды он сумел погасить ее.
— Примите меры, — сухо приказал он доктору и, положив трубку, повернулся к адъютанту: — Командира второго корпуса!
Адъютант вызвал штаб названного соединения и передал трубку генералу.
— Ольденбург? Русские теснят дивизию Хубе к городу. Срочно перебросьте один танковый полк к восточной окраине Березовска. Помогите Хубе остановить противника.
Командир армейской группы снова говорил решительно, резко. В его голосе звучал металл. Он верил, что ему удастся заткнуть образовавшийся прорыв и восстановить положение.
17
Дарья сидела на лавке возле окошка и вязала шерстяной носок своему шестилетнему Андрюшке. А тот, примостившись рядом с матерью, тоже был занят важным делом. Большим охотничьим ножом, который подарил ему отец перед тем, как уйти на фронт, выстругивал корпус парусника. Андрейка хотел его сделать точно таким же, каким видел в книжке про морских путешественников — с мачтами, парусами и якорем. Он так старался, что его лоб покрылся бисеринками пота, а кончик языка высунулся из щербатого рта.
— Мама, а когда папка приедет? — вдруг, перестав строгать, спросил мальчик.
Дарья, которая уже давно получила на мужа похоронную, тяжело вздохнула.
— Когда война кончится, Андрюша… — солгала она.
— А когда она кончится?
— Теперь уже скоро, сынок. Слышишь, как бьют наши пушки?
— А может, это совсем и не наши, а немецкие.
— Наши, сынок. Мне про это знающие люди говорили.
«А чего же они так тихо бьют?» — хотел спросить мальчик. На самом деле пушки били очень сильно и их грохот раздавался со всех сторон. Но Андрейке хотелось, чтобы они еще сильнее били по фашистам. Тогда бы, по его мнению, скорее кончилась война и его папка вернулся бы с фронта, сделал ему большой-пребольшой корабль.
Думая об этом, Андрейка увидел в окно, как к их калитке быстро подошла какая-то женщина. Войдя во двор, она сняла с ног лыжи и, спотыкаясь, бросилась к крыльцу.
— Мамка, смотри! Тетя Надя!
Широко распахнулась дверь. В комнату вошла Надежда Васильевна Ермакова. По ее сильно осунувшемуся лицу и по тому, как тяжело и часто она дышала, было видно, что она прошла немалый путь.
Хозяйка отбросила носок на лавку и подошла к ней.
— Надя, голубонька моя, что случилось? — снимая с нее шерстяной платок и пальто, спросила Дарья.
— Беда случилась, Даша, — с трудом выговорила Надежда Васильевна.
— Что ты? Какая беда?
— Наташа арестована.
— Наташа? — переспросила Дарья. — Когда же это случилось? Почему ты раньше не сообщила нам?
— Раньше не могла. Меня тоже три дня держали под замком… Не знаю уж почему, но не стали меня больше держать.
— Ну и слава богу, что отпустили. А Наташа-то где сейчас?
— Угоняют ее, — сказала Ермакова и заплакала. — Вместе с другими на запад угоняют. Видно, через вашу деревню погонят. Я их совсем на немножко опередила. Хотела еще раньше добраться до тебя, да не смогла. И так совсем из сил выбилась… Посоветуй, что делать мне теперь. С партизанами у тебя есть еще связь? Может, они что-нибудь придумают?
— Связь-то есть. Только застать их на одном месте трудно, — ответила Дарья и тут же обратилась к сыну: — Андрейка, ну-ка сбегай за Нюшкой. Скорей!
— Я мигом, мамка. Я быстро.
Андрейка бросил свой недоделанный парусник, спрятал в карман штанишек нож и, набросив на плечи шубейку, стремглав бросился на улицу.
Вскоре мальчик возвратился назад. Вслед за ним прибежала Нюша.
— Здравствуй, тетя Даша! Ой, здравствуйте, Надежда Васильевна! — обрадовалась девушка.
— Наташу арестовали, — вместо приветствия ответила Дарья.
— Ой, да как же это?!
— Ладно, теперь поздно сокрушаться. Надо найти партизан… Сумеешь?
— Постараюсь. Вчера они километрах в десяти были отсюда. У Гнилой балки.
— Беги к ним. Скажи, что фашисты наших пленных угоняют. Обо всем скажи. Может, они отбить их сумеют. Беги что есть духу. Ты же у нас самая лучшая лыжница.
— Сейчас, тетя Даша, я только лыжи свои возьму.
— Возьми мои. Они подойдут тебе. Только торопись.
— Хорошо. Я в момент! — Сбросив с себя пальто и оставшись в одном свитере, девушка выбежала во двор.
Андрейка, вышедший вместе с ней из дому, видел, как Нюша стала на лыжи, скользнула за калитку и, словно ветер, помчалась вдоль улицы.
— Как думаешь, Даша, добежит она? — спросила Ермакова, глядя в окно вслед удаляющейся девушке.
— Не горюй. Эта хоть куда добежит, — ответила Дарья Степановна и стала расспрашивать Ермакову, как и при каких обстоятельствах была арестована Наташа, о чем спрашивали на допросах Надежду Васильевну.
Во время этого разговора в комнату ворвался Андрейка.
— Мамка, фашисты пленных ведут! — выпалил мальчик. — И тетя Наташа с ними.
— С ними, с ними… Я же говорила, — сильно волнуясь, промолвила Надежда Васильевна и попыталась встать, но не смогла. Ноги не слушались.
Дарья Степановна подбежала к окну, выглянула на улицу и вдруг заметалась по комнате.
— Андрейка, беги в погреб! Там, в кадке, кусок сала. Неси его сюда.
Когда за сынишкой закрылась дверь, Дарья открыла сундук и достала из него мешочек с сухарями — все, что у них осталось с Андрюшкой. Раньше было легче. В поле было закопано колхозное зерно. Им и питались все в селе. Да еще партизанам помогали хлебом. А совсем недавно немцы открыли это подземное хранилище и все вывезли. Как они узнали о спрятанном зерне, Дарья не могла понять. Теперь эти сухари она берегла пуще глаза. Сама питалась одной картошкой, а их хранила для сынишки. «Ничего, мы проживем как-нибудь, а им надо», — подумала о пленных Дарья.
Андрюшка принес кусок старого, пожелтевшего от времени сала и передал его матери.
Дарья положила его в мешок и, схватив сына за руку, выбежала из дому.
Пленные шагали под конвоем эсэсовцев. Подойдя ближе к колонне, Дарья стала всматриваться в лица людей. На них без содрогания невозможно было смотреть. Оборванные, избитые, полузамерзшие, они еле передвигали ноги. Сколько она ни всматривалась, никак не могла среди этой массы людей отыскать Наташу.
— Мамка, да вон она, вон! — воскликнул сын и потянул ее за руку к голове колонны.
Забежав вперед, Дарья увидела совершенно седого, небритого военного, одетого в командирскую шинель с оторванными пуговицами. Он сильно хромал на правую ногу, но все-таки старался идти бодро.
