— Молю Бога о том, чтобы наши усилия не были последними открытиями человечества…
Коваленко хотел сказать что-нибудь бодрое, но только вздохнул. Из головы у него не шла Вика. УЗИ показало, что ребёнок — мальчик. Он был довольно большим для своего срока. Он жил, он шевелился, он открывал глаза… он плавно поводил ручонками и улыбался…
— Итак, приступим, — севшим голосом сказал Бриджес. Он откашлялся и продолжил. — Суждено погибнуть Земле или нет, мы в любом случае выполним свой долг. Господа! Мне хотелось бы разбить наш документ на две части: анализ возможных направлений исследований подпространственных пузырей… «кома-полостей», такой термин предложил Хокинс… и вторая часть — наши прогнозы относительно кокона. Вплоть до предположительных сроков глобального поглощения нашей планеты…
МёрсиОни прошли по всем коридорам поликлиники. Первые два этажа встретили их насторожёнными полуоткрытыми дверями, за которыми — ха-ха! и чего вы оба ждали? — никого не было. На третьем был открыт только кабинет заведующей, где тоже было пусто. Белые шторы аккуратно задёрнуты, — в кабинете стояла неприятная хмурая темнота.
Пришлось несколько раз давать передышку уставшему от подъёма по ступенькам Илье. Мёрси хотелось сесть рядом с ним и по-детски зареветь в голос… заревёшь тут! Они остались вдвоём…
— Знаешь, я только сейчас понял, как облегчал мне жизнь Сашка, — сказал Илья, примостившийся на кушетке для посетителей. Голова его откинулась назад, глаза были закрыты. Мёрси с жалостью увидела, как в первый раз — отчётливо — что он вымотан, простужен, небрит. На горле Ильи алела потёртость от шерстяного шарфа, которым он со вчерашнего дня обмотал шею. Они ждали почти сутки, а потом пошли сюда.
— Сашка был… чёрт, звучит так сентиментально… глупо… но он был добрым и надёжным!
— Надёжным? — грустно переспросила Мёрси.
— Как ни странно — да. Особенно тогда, когда мы с ним оказались здесь… в смысле, в этом мире.
— И Анна тоже, — сказала Мёрси. Она вспомнила детей и чуть не разревелась. Подумать только, она ворчала на Анну, просившую ей помогать с детьми! Сейчас она согласна была бы круглые сутки выносить за ними горшки и стирать детское бельё, — вот как скрутила нашу бравую Мёрси проклятая беда!
— Анна мне нравилась, — прошептала она.
— Вот только давай не будем говорить обо всех в прошедшем времени! — буркнул Илья. — Они живы… только умудрились где-то заблудиться.
— Заблудишься здесь, как же! — сказала Мёрси. Ей очень-очень хотелось, чтобы Илья разубедил её, чтобы сказал что-нибудь умное, что-нибудь твёрдое, вроде того, что, мол, ошибаешься ты, красавица! Заблудиться здесь, в сотне метров от костра, идя по прямой — проще простого! Но Илья промолчал.
Сашку они нашли, спускаясь на первый этаж по единственному пролёту лестницы, по которому ещё не ходили. Мёрси охнула и отвернулась. Из глаз полились слёзы… «слёзки на колёсиках», как говорила мама Мёрси-Маринке… так и хлынули, правда!
— … твою мать! — сипло прошептал Илья и покачнулся.
Сашка лежал на спине. Одна рука была прижата к груди. Вторая — полуоторванная, откинута в сторону. Рукав куртки и джинсовой рубашки съехал до самой кисти, обнажив мускулистую белую руку с глубокими ранами. Переломленное ружьё лежало рядом; в стволе, тускло поблёскивая, торчал единственный патрон. Пустые гильзы валялись вокруг в луже крови.
— Мёрси, — надтреснутым голосом сказал Илья, — не смотри…
Он спустился к Сашке и попытался встать на колени рядом с ним. Похоже, он совсем забыл, что не может сделать этого со своими ногами…
Потом они поправили рукав и попытались положить вторую руку на грудь Сашки… но тело было твёрдым. «Трупное окоченение» сквозь шум в голове подумала Мёрси, глотая слёзы. Сашка был совсем не страшным. Лицо в белеющих шрамах, спокойно. На голове запеклись раны… чернели сизые синяки… глаза приоткрыты.
— Он стрелял, — вдруг сказал Илья, сидящий на ступеньках. — Он дрался с кем-то… видишь?
— Да, — сглотнув комок, сказала Мёрси.
Ей пришлось быть твёрдой. Нельзя отвернуться и реветь, пока кто-то сделает за тебя страшную работу…
…как ты всегда это умела, подружка! — сказала Брюля…
…но Брюля, конечно же, врёт. Ей приходилось делать то, чего ужасно не хотелось… но сейчас… сейчас, когда ей по-прежнему было плохо и горько, понятие «не хотелось» почему-то исчезло из лексикона, — вообще сейчас исчезло из её жизни! Это было необходимо — закрыть Сашке полуоткрытые закатившиеся глаза! Это было необходимо — подложить ему под голову свёрнутую футболку! Это было необходимо — погладить его по щеке… оттереть платком запёкшуюся кровь на лице! Слышите, вы, чёрт бы вас всех побрал, исчезнувших и потерянных, необходимо!
Она обмыла Сашкино лицо, поправила голову. Она порылась у него в рюкзаке и нашла большое пушистое полотенце с рисунком — семейка смешных утят… но ей не было смешно — Сашке нравилось это полотенце. Она прикрыла его этим нарисованным выводком, поцеловав на прощанье в холодный лоб… ноги и тело накрыла двумя пятнистыми армейскими футболками. Ботинки на рубчатой подошве безжизненно торчали из-под ткани.
— Иди сюда, — хрипло сказал Илья.
Они сидели на ступеньках и смотрели на Сашку. Илью била дрожь. Мёрси обняла его и поправила шарф на горле. Теперь за воина, за защитника, осталась она одна.
Слёзы высыхали на щеках. Мёрси глядела на прикрытое полотенцем лицо и думала о том, как всё-таки ужасна и неприглядна порою смерть. Ей хотелось, чтобы играла печальная музыка; чтобы крепкие хмурые мужики подняли Сашку и положили в обитый красным гроб; чтобы зажгли свечи и закрыли гроб нежными чистыми цветами… чтобы стреляли из автоматов и говорили хорошие суровые слова…
Она зажгла свечу и попыталась вставить её в руку покойнику…
— Поставь в изголовье, — сказал Илья.
Она достала чистую пластмассовую тарелку, капнула несколько парафиновых капель-слёз на донышко и укрепила свечу. Тарелку она поставила на рюкзак… а рюкзак подтащила к Сашкиной голове, в лужу запёкшейся крови. Печальные тени на Сашкином лице делали его совсем неживым…
Они уже собрались идти, когда Мёрси достала пистолет.
Сашка отбивался от кого-то. Он стрелял. Он стрелял из ружья в мире, где патроны были бесполезными фишками… ими можно было ковырять в ухе, их можно было кидать в костёр; их можно было вынуть из кармана, выкинуть, наплевать и забыть!
Передёрнув затвор — аккуратно, Мёрси, да! — сказал Сашка, — Мёрси должна быть очень осторожной! — она сжала рукоять и, направив ствол вверх, нажала на спуск.
Пуля срикошетила от потолка куда-то в сторону. Выстрел показался очень громким… но Илья даже не шелохнулся.
И Сашка тоже.
— Прощай, Саня, — сказал Илья. — Жаль, что не я… — он зашёлся в кашле.
— Прощай, — сказала Мёрси, засовывая пистолет в кобуру. Она хмурилась. — Прощай. Пойдём, Илья… надо где-то устраиваться на ночь.
Глава 37
ИльяМёрси заснула. Она свернулась калачиком и плотно укуталась в одеяло, спрятав нос, — совсем, как прячут его спящие на холодке кошки. Илья полежал немного, а потом тихонько поднялся. Не спалось, вот не спалось и всё тут! И водка не помогла… только во рту постоянно ощущался привкус дурной сивухи и побаливала голова.
На ночь они устроились в аптеке с широкими стеклянными дверями. Развели небольшой костерок, на который ушли неструганные бруски и картон от лежащей на заднем дворе упаковки, в которую обычно упрятывают что-нибудь большое и тяжёлое, вроде холодильников. Что-то недавно купила аптека, а что — интересоваться не было смысла. Дерево было свежим, пахучим, колючим и занозистым. Мёрси, тихо ругаясь, кое-как переламывала бруски пополам, положив одним концом на ступеньку, а другим на асфальт, и сердито прыгая на середину. Куски получились чересчур длинными для костра, но Мёрси управилась.
Говорить не хотелось. Наверное, Мёрси немного поплакала, засыпая, но Илья не стал ей ничего говорить, хоть и понимал, что молчит зря. Сейчас надо было обнять девчонку, погладить по голове… пусть выплачется, выговорится.
«Но как вы себе это представляете? — подумал Илья. — Я ведь не Анна… я — какой-никакой, а мужик! И девчонка сразу подумает невесть чего… хм… и поймёт правильно, что уж там лукавить самому себе…»
Ему показалось, что Мёрси глянула на него с мольбой… и сделал вид, что ничего не замечает. Возможно, господа психологи, «мольба» слишком громкое слово, да! Но то, что взгляд этот Илье не поблазнился… то, что уставшей до смерти девушке хотелось хоть немного пореветь перед сном — это и Фрейда с Юнгом звать не надо. Хотя, папаша Фрейд, этот старый извращенец, был сейчас и на три буквы не нужен, а нужна была нашей Мёрси добрая — прежняя — Анна с её всепрощением, жалостью и лаской…
