Форма входа
Книга онлайн » Проза » О войне » Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей - Константин Воробьёв
Читем онлайн Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей - Константин Воробьёв
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Понятное дело, у девок он большого успеха иметь не мог, а кто любил в насмешку намекать на его победы на этом фронте, тот и сам в свои россказни не верил. Но тут как раз нашлась одна, что готова была поджидать его у калитки, наверняка первая в его жизни, ведь он был не такой ухарь, как те же капралы, которые при желании могли каждый вечер любой задрать юбку. Неудивительно, что у него в глазах помутилось, как он услышал свою фамилию при разводе. Ну я и заступил вместо него, что называется, осчастливил. Он так и сказал мне на ухо на другой день: мол, наконец-то и мне выпало счастье. При этом рука его дернулась вверх и резко упала, что показалось мне на этот раз особенно забавным, и я чуть было не прыснул от смеха, когда он мне сказал, снова дернув рукой: когда-нибудь я реваншируюсь перед тобой за это дело, дружище.
А самого Мартина, как он рассказывал, вскоре отправили в унтер-офицерскую школу, а после нее, когда начался новый поход, попал он в другую роту. И вот он двигался как-то с тремя своими солдатами в сторону передовой, по пересеченной местности, которую вяло обстреливали. Слева от них был крутой холм, справа начинался лесок, который занимали соседи. И тут на опушке они увидели убитого, накрытого парусиной.
Хотел бы я знать, кто это, сказал Мартин, вглядываясь в обнаруженное, но солдаты не выказали желания сворачивать с дороги, и только один откликнулся: «Может, мне посмотреть, господин унтер-офицер?» Нет, сказал Мартин, я сам, а вы двигайте дальше, я вас догоню. Его так и тянуло посмотреть, кто там лежит, он просто не мог ничего с собой поделать. И он уже нагнулся над парусиной, как сбоку вдруг что-то ухнуло, и он мигом припал к земле. А когда поднял голову, увидел, что всех троих его солдат разметало в клочья — там, где они едва приблизились к холму. Он хотел было броситься к ним, но вспомнил, зачем сюда свернул, и приподнял угол этого парусинного покрывала, и увидел, что там лежит человек, которого он подменил в карауле в свое время и который ему сказал: когда-нибудь я реваншируюсь перед тобой за это дело.
Франц Фюман
Эдип-царь
(Идиллия)
Перевод Р. Гальпериной
Западногерманскому контингенту
во Вьетнаме посвящается
I. Пьеса1
То, что они, немцы, немецкие солдаты, стоящие во вражеской стране, да еще в такое время, когда после сокрушительных успехов германского оружия военная удача, казалось, склонилась на сторону врага и гремящие фронты теснили европейскую твердыню, на форпостах которой все жарче разгорались пожары партизанских восстаний, и Германия, ценою величайшего напряжения вынужденная из последних сил вести тотальную войну, отказывала себе в малейшей передышке и разрядке, — то, что они, солдаты стоящего под Фивами подразделения связи, в этой обстановке и невзирая на расширившуюся до предела человеческих возможностей радиосвязь и караульную службу, готовили пьесу Софокла, «Эдипа-царя», при участии греческих солдат, их военных союзников — эвзонов, сохранивших верность королю и извечной западноевропейской миссии своей страны; а также то, что эту постановку, задуманную как торжество братанья обоих народов, предполагалось осуществить на священной фиванской земле, перед публикой, состоящей из немцев и греков, со всей должной торжественностью, однако в полной боевой готовности — оружие на случай внезапного нападения предполагалось держать тут же за кулисами, — вся эта романтическая ситуация долго представлялась юному ефрейтору П. глубочайшим символом бряцающей войны, ныне вступившей в свой страшный пятый год, — символом объединения европейских народов высшей расы в их борьбе против варваров, против врага, угрожающего гибельной чумой самому священному достоянию человечества… И если этот превосходный, далеко нацеленный замысел повис в воздухе, то произошло это отнюдь не по их вине. Стремительное продвижение русских войск через Средние Балканы, отпадение от рейха Болгарии и Румынии и их переход на сторону красных, повсеместно, словно на крыльях сквозного ветра, вспыхивающие партизанские восстания, а также переброска с Ближнего Востока английского экспедиционного корпуса — все грозило отрезать немецкие войска на Южных Балканах от европейской базы, во избежание чего и был отдан приказ как можно быстрее отойти на север, что для подразделения связистов обернулось труднейшей и мучительнейшей операцией, которая, однако, несмотря на многообразные препятствия, была проведена успешно. Этот комбинированный марш, ибо переброска совершалась частью на грузовиках, частью пешим порядком, в потоке многотысячеголового войска, по единственной еще доступной северо-западной дороге через Лавадию, Гравию, Ламию и Фермопилы, — этот марш, если не считать незначительных воздушных налетов, причинявших отряду скорее беспокойство, чем серьезную помеху, протекал в плавном быстром темпе и при благоприятной погоде напоминал бы скорее туристский поход — когда бы при перевале через снеговые горы отряд связистов, в составе примерно полубатальона, не подвергся нападению двух партизанских отрядов. С трудом пробившись на дорогу, ведущую к спасительной низменности, солдаты потеряли при этом грузовики, куда, обманутые благоприятным ходом отступления, погрузили перед крутым подъемом не только всю поклажу, но и ранцы и подсумки, и таким образом лишились всего, оставшись в том, что на них было. Если первая атака нанесла отряду большой урон, а вторая уничтожила его имущество, то третья оторвала его от главных сил: английские штурмовики на бреющем полете смели его с дороги и в довершение разрушили единственный мост; мало того, улетая, стальные птицы, которых ефрейтор П. мысленно уподобил стимфалидам, баснословным коршунам Геракловых времен, метавшим свои железные перья, точно стрелы из лука, — эти чудовищные птицы, словно в струе своего полета, принесли заплутавшимся солдатам еще одно бедствие: разразилось затяжное ненастье слишком рано и с неожиданной свирепостью навалившегося дождливого сезона. Голодные, издрогшие, измученные солдаты, исхлестанные безжалостно ниспадающими потоками воды, бредя в раскисшей, измочаленной одежде, которая, подобно Нессову плащу[11], причиняла коже невыносимый зуд, десять дней и десять ночей с распухшими ногами брели по заросшей чертополохом пустыне и каменистой степи, не находя на своем пути ни крова, ни деревца, ни даже скалистого выступа, чтобы укрыться от этого бессолевого моря, — десять дней и десять ночей без единой сигареты для поднятия духа, не говоря уж о костре, и день за днем все одно и то же — дождь, дождь, дождь, нескончаемый, холодный, на смерть, на отчаяние и безумие обрекающий секущий дождь, от которого на одиннадцатые сутки слабейшие малодушно и бессильно протянули бы ноги, когда бы отряду, поистине чудом, не попался лесок, разбитый наподобие парка, даровавший солдатам не только желанную защиту густых деревьев, но и драгоценное топливо, мало того, скрывающий в своих лиственных недрах надежный приют, пусть и неблаговидный и в других условиях непременно бы отвергнутый командованием: то были стойла, клетки и загоны невзыскательного зверинца, какие попадаются на подступах к некоторым провинциальным городам. Звери, занимавшие эти необычные, но так кстати подвернувшиеся квартиры, все передохли, должно быть с голоду, и если даже десятидневному ливню не удалось очистить воздух от тошнотворно сладкого смрада падали, то, несмотря на усталость, отвращение и приступы выворачивающей душу тошноты, это сделали истосковавшиеся по убежищу люди: они убрали и закопали падаль, они, насколько возможно, песком, вениками и ароматными травами отскребли стены, и полы, и решетки вновь обретенного жилья, залатали крыши, посыпали галькой плац и, таким образом, еще до наступления ночи обрели убежище, где им предстояло перебыть целый месяц, чего никто из них тогда не предполагал; а уже спустя несколько дней благодаря усилиям на редкость распорядительного офицера-интенданта, а также ротного фельдфебеля люди почувствовали себя в своих клетках так уютно, что только смеялись над злосчастным дождем, тем более что вся служба свелась сейчас к несению караула и обычным лагерным работам, и, пользуясь обретенным досугом, им оставалось лишь продолжить свои беседы если не о постановке, то о проблемном узле Софоклова творения, возобновив их с того места, на каком они были прерваны разразившейся напастью.
2
Идея постановки, которая, случись ей состояться, могла бы рассчитывать если не на единодушное признание, то, во всяком случае, на немалый резонанс далеко за пределами подчиненного немецкому командованию греческого района, — эта идея принадлежала командиру подразделения связи, капитану резерва доктору Иоганну Н., а родилась она во время его трехнедельного пребывания во фронтовой высшей школе «Эгеида», куда этот ученый муж был откомандирован вместе с обер-ефрейтором З. и просто ефрейтором П., а также с тремя рядовыми, до войны студентами факультетов естественных и технических наук. Фронтовые школы эти, именуемые также корпусными, не были прикреплены к одному району, а кочевали с места на место, вербуя лекторов и слушателей в ближних войсковых частях и собирая их вокруг немногочисленного постоянного штата, подобно некой духовной маркитантской лавочке, неспешно переезжающей с этапа на этап; а делается это, как пояснил в своем вступительном слове, произнесенном в Афинах, их ректор подполковник цур-Виден, с благородной целью — дать возможность студентам и профессорам, участникам войны, и на вражеской земле, хотя бы на короткий трехнедельный срок, вновь причаститься достопамятной атмосферы родной alma mater, вновь поупражнять и укрепить свои духовные силы, обогатить или по крайней мере освежить в памяти свои познания, с тем чтобы подготовиться к великим задачам, ожидающим их после конечной победы, а заодно — мы цитируем все тот же красноречивый доклад подполковника — непререкаемо доказать миру, что в эту войну музы не только не молчат, а, напротив, по слову высокочтимого рейхсминистра Йозефа Геббельса, поют звонче и пламеннее, чем когда-либо. И вот в такую-то фронтовую высшую школу (сокращенно ФВШ), именуемую «Эгеида», обслуживающую войска на территории Южных Балкан, острова Крит, Эгейских островов и обосновавшуюся в то время в Афинах, и был направлен капитан Н., до войны профессор классической филологии, для прочтения цикла лекций об аттической трагедии, вернее, не направлен, а «приглашен», ибо если временное увольнение преподавателей и студентов из воинских частей и перевод их во фронтовую высшую школу и совершался в порядке откомандирования, то самоё общение их между собой подчинялось старозаветной академической традиции, и это, по слову его превосходительства цур-Видена в речи, произнесенной в день открытия, должно было проводиться с такой последовательностью, чтобы даже обращение слушателей друг к другу определялось не воинским чином, каковой нетрудно уразуметь из петлиц, погон и нарукавных знаков на их мундирах, а соответствовало порядкам, принятым в академической среде. И если обер-лейтенант и простой стрелок сидят на одной скамье, то именуют они друг друга не иначе, как «герр коллега», и даже случись, что простой стрелок является профессором, а это вовсе не исключено, в то время как обер-лейтенант всего лишь студент, — последний должен будет титуловать стрелка «герр профессор», тогда как тот вправе называть обер-лейтенанта попросту «герр студент», или «герр Мюллер», или «герр Мейер», причем все это, как выразился оратор, не только успешно усвоенный нами, испытанный столетиями академический обычай, но еще и наглядный пример надежно, впритык, без швов и пазов выкованной народной общности, иначе говоря, немецкий, а стало быть, истинный социализм, и это, заметьте, на фронте и во вражеской стране. Подобного содружества и истинного социализма не знает ни один народ Европы, почему европейские народы и завидуют Германии. Таково, в общем и целом, содержание речи его превосходительства профессора, дважды доктора honoris causa цур-Видена, а если кто скажет, что все эти подробности сегодня никому не нужны, можно возразить, что без них то, что вам предстоит услышать, и вовсе не имело бы места, ибо именно эти чисто штатские, вольные манеры и навыки внушили ефрейтору П., в мирное время студенту-германисту, равно как и его приятелю, студенту-историку З., которые сочли непременным долгом посещать лекции своего капитана, некую ни с чем не сообразную мысль — по окончании курса самовольно заговорить с этим высоким должностным лицом и в дальнейшем самовольно к нему обратиться с предложением зачитать у них в части одну из разобранных трагедий — с распределением ролей — как некое возмещение их обойденным коллегам, продолжавшим нести военную службу и от души завидовавшим освобожденным от нее счастливчикам, посещавшим ФВШ. Подобное могло прийти в голову лишь в отрешенной от времени и от воинских обязанностей атмосфере фронтовой высшей школы, словно овеянной парами эфира, и ее тепличным климатом объясняется, что профессор не только с радостью подхватил эту инициативу, но и пошел дальше, задумав подготовить настоящий спектакль и ознакомить с ним как широкую, так и избранную греческую публику, дабы показать миру, что в Германии даже в такую ответственную пору, чреватую решениями судьбы, умеют ценить эллинскую культуру, а также и то, с каким воодушевлением национал-социалистская Германия готова бороться за душу этого благородного народа, к сожалению, в немалой своей части развращенного и отравленного злонамеренными подстрекателями! Kalos k'aqathos![12] Серые глаза профессора под нависшими густыми, белыми как лунь бровями сияли, когда он за чашкой кофе в отделанной мрамором столовой предавался вслух этим мечтам; отечески кивал он своему слушателю, которого успел узнать и ценил как хорошего солдата и человека с характером, и все повторял, что это превосходное предложение весьма ему по душе, но ежели его молодой друг имеет в виду инсценировку «Персов», военно-героической трагедии Эсхила, прославляющей победу греков, то он, профессор Н., предпочел бы поставить трагедию рока, katexochen[13] знаменитую пьесу Софокла, трактующую тему вины, драматические коллизии и искупление царя Эдипа, ибо, помимо того что было бы крайне неуместно сейчас публично воспевать классические победы греческого оружия — а ведь именно в этом пафос «Персов», — в наших обстоятельствах означало бы проявить поистине слепоту, не воспользовавшись тем, что наша часть стоит как раз под историческими стенами, некогда взиравшими на арену этого захватывающего действа, на эту, можно сказать, первую детективную драму мировой литературы: стены и врата Фив, древний престол сынов Кадма, полис Эдипа-царя!
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей - Константин Воробьёв бесплатно.
Похожие на Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей - Константин Воробьёв книги
- Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов - Поэзия / О войне / Русская классическая проза
- Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - Вольфганг Отт - О войне
- Целую ваши руки - Юрий Гончаров - О войне
- Гром и Молния - Евгений Захарович Воробьев - О войне
- Это мы, Господи. Повести и рассказы писателей-фронтовиков - Антология - О войне
- Яростный поход. Танковый ад 1941 года - Георгий Савицкий - О войне
- Свои камни - Вадим Олегович Калашник - О войне / Русская классическая проза
- Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер - О войне
- Передовой отряд смерти. Фронтовой дневник разведчика Вермахта 1942-1945 - Вилли Кубек - О войне
- Европейское воспитание - Ромен Гари - О войне