что весь эксперимент псу под хвост, – пожаловался Олег, – ну что такое, всего два сообщения. Могло бы расщедриться на всех восьмерых. А у нас, между тем, бутылочки закончились. Предлагаю выпить чаю, да и расходиться.
– А что за чай?
– Би Ло Чунь, с виду похож на малиновые листья, а как на вкус – не знаю. Предлагаю попробовать.
Китайский чай выглядел так высокомерно, что всем показалось – требует церемонии. Поэтому достали и чабань, и чайничек из исинской глины, и три пиалки, в общем, чаепитие как-то растянулось. В полночь опомнились – вроде хотели разойтись пораньше, но что-то опять пошло не так. Музей, если погасить всю подсветку витрин, и оставить только свет над баром, выглядел по-другому. Каждый раз хотели пойти домой пораньше, но странным образом как-то застревали в этом пятне света на кривой полированной дубовой доске стойки.
– …в связи с кризисом в срединном мире проницаемость границы повышена,</i> – сообщил мягкий женский голос из желтого приёмника, – <i> не пугайтесь, и постарайтесь использовать возможности. Не кормите перебежчиков, они к нам не навсегда. Имейте в виду, что сейчас вызвать специалиста намного проще, поэтому смело обращайтесь за помощью в случае нестандартных ситуаций или ошибок в расчетах. В случае нападения с нижних ярусов применяйте люй, до июня отправить хищников в срединный мир будет разумным решением. Дата ежегодного затопления в этом году сдвигается на середину мая…
Все уставились на приёмник.
– Мне кажется, или это не нам сообщение? – нервно выдавила Ари.
– Хотела бы я знать, кто это сейчас вошел, – огляделась Медвед.
– Хищников, говорите, отправить? Ну уж нет. Мы тоже, если что, к специалисту можем обратиться. Где там твоя Травка? – проворчал Олег.
– Да, может, и ничего страшного, – решила Ари, – у нас в срединном мире что говорят? Пугайтесь, мол, эпидемия-потепление-война. Как не испугались, да вы плоскоземельщик?! А у них там – не пугайтесь, используйте возможности. Это как-то поприятнее звучит. Что-то мне подсказывает, что даже их хищники не такие уж страшные.
Олег оглядел двоих своих напарниц, подошел к радио и решительно выкрутил ручку влево.
– Хорошенького понемножку. А то мы вообще до утра отсюда не уйдём. Всё, моем посуду, моем пол, расходимся.
Ари выходила последней, замешкалась в дверях, скользнула к раковине и снова выкрутила ручку радио вправо, пока Олег не видит. Кто знает, кто посещает музей по ночам, пока музейщики сидят по домам – может быть, им как раз очень важно получить своё сообщение.
Нина Хеймец
Гай цалмАвет
– Не было никакой тени, – говорил мой дедушка, и бабушка, вздохнув, складывала ему с собой рубашки в хозяйственную сумку на молнии. Его отъезд застал всех врасплох, и тут-то выяснилось, что в доме уже давным-давно никто никуда не уезжал – настолько, что не нашлось даже чемодана, ни сумки приличной. Из хозяйственной, перед тем, как упаковать в нее любимый дедушкин галстук с ромбами и куропатками, вареное яйцо в фольге, аспирин, градусник и шапку лыжника, бабушка вытряхнула луковую шелуху, автобусные билеты, календарный листок с правилами поведения при пожаре за второе октября прошлого года и ссохшийся тяжелый апельсин. Шелуху и бумажки бабушка выбросила в мусор, а апельсин – машинально – пыталась положить то на столик в прихожей, вместе с ключами и счетом за электричество, то на подоконник, то на кровать, где ему уж точно было не место, ему нигде было не место, и тогда бабушка сделала то, что сразу же не смогла себе объяснить – совершенно ей было не свойственно такое поведение – она распахнула балконную дверь, сорвав уже приклеенную на зиму теплоизоляцию, размахнулась и швырнула апельсин на улицу. Не успев захлопнуть дверь, бабушка спохватилась, вернулась на балкон. Были первые заморозки, и бабушка вдруг подумала, насколько более заметным делает человека зима – объемным, слышным, и даже дыхание становится видимым и задерживается в пространстве, как упирающаяся кошка. Перегнувшись через перила, она всматривалась в заросли жимолости далеко под ногами и пыталась восстановить траекторию полета апельсина – куда он мог приземлиться, не оказалось ли там живого существа – теплокровного, и пусть даже не тепло– просто кровного. Взгляд проникал сквозь голые ветки, упирался в землю, вернее, угадывал ее – на таком-то расстоянии. Вроде, никого.
– Нет и не бывает такой долины, – раздражался дедушка, – это доверчивость комментаторов, своеволие переводчиков; не «долиной смертной тени», а «темным ущельем»[1]!
Они ехали в трамвае на вокзал. Сквозь запотевшие окна ничего было не разглядеть, в салон прорывались лишь красные отсветы светофоров и тормозных огней, блики фар и вспышки прожекторов, и лишь когда кто-то быстрыми взмахами рукава – как встреча украдкой – протирал на стекле прозрачную полоску, в ней появлялись и исчезали фрагменты фасадов, витрины перекрестков, голые кроны. На мгновенье бабушке показалось, что в прорехе мелькнуло синее – до звонкости – небо, а на нем – белое, словно вырезанное из бумаги, облако. Она попыталась вглядеться получше, но прозрачное уже снова затянулось холодной влагой, в соседних прорехах теперь мелькали освещенные окна автобусов, троллейбусов, грузовиков и других транспортных средств.
– Это рекламный трюк, – смеялся дедушка, – привлечение мало того, что несуществующим, так еще и возникшим по ошибке.
У дедушкиного вагона уже толпились попутчики. Бабушке запомнились старушка в потертой каракулевой шубе и в такой же шляпке с вуалью; осунувшийся юноша в бейсболке не по сезону – он всё время оглядывался, оборачивался, будто ждал кого-то; женщина с дворняжкой-поводырем. Все они собрались вокруг молодого человека в надвинутой на брови спортивной шапке, отмечались в списке. Рядом с ним на шесте-подставке покачивался плакат: «Долина смертной тени. Увидьте своими глазами» – крупными буквами и, на заднем плане, – коллаж: дорога уводит к пологим холмам, а вокруг – улыбающиеся люди с лопатами и фонарями, камни, кости, капители, шлемы и копья, сварщики в масках, колесницы в пламени и без пламени, тьма в подземельях, мерцанье в зарослях, черепа в пробитых гробницах, падающий пропеллерами вниз самолет, рельсы и поезд. Дедушка вскочил в вагон. Поезд почти сразу тронулся, дедушка устроился в купе поудобнее, нашел в сумке вареное яйцо, но решил сразу не съедать, оставить на потом; за окнами мелькали городские окраины, но и это стекло затуманилось, каждое постукивание колес стало маленьким металлическим шаром, и в каждом отражались сам дедушка, бабушка в окне, и она же – на пути от трамвайной остановки к их дому, выпал снег, и солнце в зените.
* * *
За несколько метров до их подъезда бабушка останавливается, раздвигает руками ветки жимолости и оглядывает землю. Вчерашний апельсин должен был упасть где-то здесь. Когда они с дедушкой выходили из дома, она шла и всматривалась. Ей даже показалось, что она заметила оранжевое пятно. По счастью, худшие опасения не подтвердились – уже тогда было видно, что на земле никого нет. И сейчас перед ней – только
