глубоко сожалею!..
— Не сожалейте… Вскоре мы лучше узнаем друг друга и лучше поймем! Первое впечатление о людях часто бывает обманчиво… А знаете ли, что все, что с нами случилось, я предвидел и заранее все подготовил? Теперь все случилось именно так, как я ожидал и рассчитывал. Не странно ли, в самом деле?
— Неужели и я играла роль в этих ваших расчетах и предположениях?
— Да, без сомнения, и даже главным образом вы! Когда я, наконец, нашел этот плот, я сказал себе: вот это именно то, что нам нужно, это не перевернется ни от какого ветра, и хотя удобств на плоту мало, но Джесси придется примириться с этим!
— Вы сказали «Джесси»?
— Да, я позволил себе эту вольность. Мне казалось, что в такой обстановке все условности становятся излишними и неуместными, и я сказал себе: буду называть ее Джесси, а она меня Мюрри, а затем, когда мы снова очутимся в обществе людей на каком-нибудь пароходе, ничто не помешает нам стать чужими друг для друга. И все это будет весьма интересно: она поспешит в Лондон венчаться с лордом Истреем, а я отправлюсь ко всем чертям. Быть может, эти пути, в сущности, не далеко расходятся, но, конечно, я не должен этого говорить. Важнее всего было сохранить жизнь, но я мог сделать лишь очень мало в тех условиях, в каких находился. Мне необходимо было скрывать свой план. Я хитростью достал две банки мяса в консервах и небольшое количество сухарей: их у нас на пароходе почти вовсе не было, да вот еще бутылку коньяку, да эту флягу пресной воды. Вот все наши запасы. Теперь необходимо вам закусить для поддержания сил. Я распущу немного веревки, которыми мы привязаны к плоту, — перерезать их я не решусь, так как трудно предвидеть, что может случиться: надо быть осторожными в нашем положении!
С этими словами он достал из большой кожаной сумки жестянку с мясом и несколько сухарей и, приготовив из них тартинку, передал ее Джесси. Между тем легкий южный ветерок постепенно развеял густой белый туман, и высокое звездное небо раскинуло над ними свой шатер. У Джесси стало как-то легче на душе.
— Право, — сказала она почти весело, — это настоящий пикник на Хидсоне! Я в восхищении от этого вяленого мяса, особенно когда его приходится раздирать пальцами! Но как это было предусмотрительно с вашей стороны! Какой вы, право, разумный и заботливый человек!
— На что же, в сущности, и нужны мужчины, как не на то, чтобы думать и за себя, и за женщину?! Думающие женщины, согласитесь, в настоящее время редкость. Женщина кажется нам мила и прекрасна именно тогда, когда она ни о чем не думает. В Америке женщины никогда не думают, они делают все, что им взбредет в голову, а после сожалеют о том, что сделали. Мне нравится в американках именно их беззастенчивость; нет ничего такого ни на небе, ни на земле, к чему бы молодая американка питала уважение, за исключением только своей портнихи и модистки. Вы представляете собой совершенно новое явление — существа беззаботного, бессодержательного, бездушного и почти всегда опасного, но удивительно привлекательного и прекрасного… Выпейте коньяку, я прописываю его вам как лекарство, и вы должны меня слушаться!
Она послушно выпила все до капли и затем воскликнула:
— В таком случае вы, конечно, никогда не женитесь на американке, мистер Вест!
— Конечно, нет, при нормальном порядке вещей, но прошу вас, не называйте вы меня мистер Вест, меня зовут Мюрри!
— Ну, так мистер Мюрри!..
— Зачем же «мистер»? Это совершенно лишнее!
— Но мне так неловко, так странно!
— Ничего, привыкните. Ну, попробуйте!
— Что же вы называете нормальным порядком вещей?
— То есть я буду в здравом уме и рассудке, а американка — обычный тип молодой американки — белокурая, миловидная, болтливая, экспансивная, легкомысленная и пустая. Но при этом самонадеянная, не способная к привязанности и любви и недостойная любви — вот это обычный тип американской девушки!
— Вы так думаете? Ну, я с вами не согласна! Я уверена, что они умеют любить, и это их лучшее качество. Кроме того, американские девушки умны, — продолжала она, — этого никто не может у них отнять. Они самостоятельны, не боязливы, всегда сумеют сами за себя постоять. Когда мне было восемнадцать лет, я одна ездила из Рима в Лондон и обратно. Молодой англичанке понадобились бы на такое путешествие две тетушки да четыре кузена. Мы ни на кого не обращаем внимания, и это многих сердит. Мы умеем одеваться и знаем, что нам к лицу. Мы любим удовольствия и увеселения — да, я этого не отрицаю, но это не мешает нам также любить свою семью, свой дом, свою родину. В Америке вы встретите больше истинной семейной жизни, чем где-либо. Мы богаты, и это возбуждает к нам зависть, но будь мы бедны, вы все равно не больше бы любили нас! Но нам, американкам, это безразлично, могу вас уверить. Почему же, скажите, если вы, англичане, такого мнения о нас, почему не женитесь у себя дома, а едете искать себе жен у нас, в Америке? Когда я приеду в Лондон… О, Боже, будет ли это когда-нибудь! Я скажу лорду Истрею то, что вы мне сейчас сказали про американских девушек, и если он думает о них так же, как вы, то я немедленно вернусь в Нью-Йорк.
— Earth даже он и думает так, то, наверное, не скажет вам этого. Ведь он прелестный, благовоспитанный господин, и я был бы крайне удивлен, услыхав, что он обладает способностью размышлять и думать. Но это, конечно, его личная выгода и никто не думает ее оспаривать, а наша личная выгода в настоящий момент — это быть принятыми на какой-нибудь пароход, хотя и здесь никакая беда до поры до времени нам не грозит. Смотрите, как море спокойно и как небо ясно. Они как будто улыбаются нам и говорят: «Мы готовы помочь вам».
— Да, — сказала Джесси, — но знаете ли, мистер Вест…
— Ах, пожалуйста, только не «мистер Вест»!
— Ну, так Мюрри! Я
