– Кто отец?
– Не скажу! – грохотал смешливый. И едва не захлебнулся смехом, – кулак Сивого пришелся в горло.
Безрода потрясали страшные удары, но и смех перешел в хрип. И вот один осел на камень, второй, шатаясь и хрипя, привалился к скале. Хозяин махнул рукой и сипло рассмеялся. Давно так холку не чесали, кровь не гоняли. Едва на ногах остался. Еще два-три удара, – лег бы рядком. Изболится тело поутру, синяками изойдет, станет не повернуться.
Безрод пополз прочь. Все тело ныло и кричало. Сивый поднимался на ноги, делал несколько шагов и опять падал. Скатился со скалы, чудом не разбился. Долго не мог встать на тряские ноги. Дурак дураком, кого бить взялся!? Одно радует, тридцать с хвостиком лет назад отец утер нос хохотуну. Жаль, смеяться нельзя – губы разбиты. Распухли, как мочала.
Стражу не ставили. Вся скала с ноготок, кого опасаться? Безрод ввалился в пещеру, рухнул у костра и застонал в себя. Как ни повернись, все бока отбиты, и так плохо, а так еще хуже. Только ступни целы, хоть поднимайся на ноги и спи стоя. Сам не заметил, как уснул. Даже не уснул, а провалился в забытье.
– Ну, чего уставились? – прошипел утром Безрод, едва разлепив губы.
Парни стояли вокруг воеводы и не знали, смеяться или хмуриться. Лицо – сплошь синь да краснота, под рубахой тоже не все ладно. Сивый, кряхтя сел, кряхтя поднялся. Весь островок сто шагов в любую сторону, – с кем схватился?
– Рты позакрывайте, – просипел Безрод. – Все равно не скажу.
– И не говори, – развел руками Щелк. – Сами как-нибудь. Все на виду.
Сивый только головой покачал и криво ухмыльнулся. Огляделись, перечлись. Вроде все налицо, и все на ногах. Свежих синяков нет, все старое, давно поросшее быльем, то есть бородами. Безрод усмехнулся.
– Нашли?
– Нет, не нашли, – бойцы почесали затылки.
Дрыхли, ровно медведи зимой, – не сберегли воеводу. А взглянуть на это дело по-другому, – от кого беречь? Все свои, чужих на острове нет. Разве что, сам виноват. Полез на скалу да свалился оттуда, кровавые сопли на камнях оставил.
У кого хватило умения расписать воеводу синяками, ровно глиняную свистульку? И вдруг Тяга осенило. Едва наземь не сел. Глаза выпучил, будто ежа проглотил, кадык на горле так и заходил. Едва Сивый увидел горящие Тяговы глаза, прошипел:
– Ни звука! Тяг мрачно кивнул. Он никому не скажет, но парни все равно догадаются рано или поздно. Уже догадались.
– Все наперечет. – Дружина мрачно обступила Безрода. – И чужих на острове нет. Зато есть хозяин скалы.
– Ну, есть и есть. Чего застыли, как столбы? Море поет, в дорожку зовет.
Губы едва слушались. Впрочем, парни и без того поняли, что нужно делать. Засновали туда-сюда, перетаскивая на ладьи пожитки. Сивый стоял в стороне от суеты, подперев плечом валун. Переправили мальчишек и раненых видсдьяуров на Улльгу, закидали добро. Все тело ныло, ровно камнями побили. А ведь так и выходит – камнями побили, только не камни кидали, а – его на камни. Безрод, едва не падая, взошел на Улльгу. Тяжело опустился на палубу, дал отмашку.
– Пош-ш-шли! – рявкнул Щелк.
Первым делом волоком, за веревки, потянули Ювбеге из горловины. Веслами не выйти. Тем же манером вывели Улльгу, чисто коня из стойла. На прощание из-за туманной пелены с вершины скалы прилетел зловещий смех. Все как вчера, только смех уже не такой звонкий. Хрипит, да сипит. Вои, как один, повернулись к Безроду, а тот и глазом не повел.
Глава 13
Снова один
Стали выгребать в открытое море. Ох, руки-ноги заныли, жилы-косточки заплакали! Вчерашняя гребля боком вышла. Безрод сидел на носу, привалясь к борту, и лишнего разу не шевелился. Только зыркал из-под бровей по сторонам. И вдруг… Чудеса, да и только! Из-за скалы выплыл граппр, отпущенный вчера на волю волн. Потрепан, однако цел. Словно всю ночь бродил вокруг да около, как бездомный пес, от людей уйти не захотел. Никто на него не позарился. Ни Морской Хозяин, ни ветер, ни скалы. Безрод только глазом повел. Бродягу тут же поймали и привязали к ладье Моряя. Не спешили. А чего спешить? Знай себе, иди под парусом, глядишь, и воевода оклемается, на берег сойдет, ровно огурчик. Тычок хитро повел глазками по сторонам, пристроился на корме около Гюста, достал из тряпицы каленых орешков и невозмутимо повел:
– А вот однажды…
– Молчи, вражина! – просипел Безрод.
Даже горло болит, словно орал давеча во весь голос. Если Тычок за свое взялся, как пить дать, придется смеяться. А как смеяться, если от простого чиха всего корежит, будто на куски рвет? До Тычка, конечно, не долетело, но вои передали по цепи, и последний, Рядяша рявкнул старику:
– Молчи, вражина! Сидеть тебе в трюме аж до самого Торжища Великого!
Старик махом забросил все орешки в рот, и стрельнул хитрыми глазками по сторонам. Дескать, молчу, люди добрые. Щеки раздулись, как у хомяка. Уж лучше бы рассказал что-нибудь, глядишь, смеху было бы меньше…
Уходили одной ладьей, в Торжище Великое пришли о трех. Знатно разжились. Ни одного человека на добро не сменяли. На дальних подступах к Перекрестню-острову стали попадаться ладейные дозоры. Две-три ладьи. Подходили, справлялись, что за люди. – Товару на мену везу, – угрюмничал Безрод.
Дозорные понимающе кивали и прятали ухмылки. Купец, значит? Так усердно торговал, что рожу вдвое разнесло! Сивый мрачно сверкал глазами и усмехался.
Перекрестень-остров встал на пути неожиданно. Не было, не было – и вдруг застила дальнокрай полоска земли. Ладей стало побольше, птицы засновали над мачтой.
Солнце падало. Как раз к ночи подошли. Поставить ладьи, занять постоялый двор с банькой, да закатить пир горой. И седмицу париться, отогреваться, отскабливаться, ни о чем не думая, кроме доброго меда да чистого ложа. С дозорной ладьи дали знак принять вправо. Торговые корабли с боевыми не мешали. Первым пристал Улльга. На берегу уже поджидал сборщик мыта, радостно потирал руки. – С боевой ладьи станового мыта в полраза больше против торговой, ладей три, стало быть… – Сборщик, закусив язык и закатив глаза, соображал.
– Ты, собака, ври да не завирайся, – над пройдохой горой навис Неслух. – Ишь, обсчитал, как будто нам последние мозги выбили! Кто же так считает? Тебе только отнимать добро – не складывать!
Сборщик раскинул по сторонам хитрыми глазками, – ну, чисто Тычок, – и хлопнул себя по лбу.
– Ну, я и говорю, не столько, а вот столько! Разве можно так пугать? Чуть с мысли не сбил!
– Тебя собьешь! Еще загодя Безрод пошарил по ладьям, нашел одежку поприличнее и нарядил Тычка. И теперь старик важно выступил вперед в расписной рубахе, доброй верховке, справных сапогах и лисьей шапке. Тычок предстал пред сборщиком мыта дружинным счетоводом и важно зазвенел деньгами в мешке. Только глазки остались прежними, хитрющими. Тут еще поглядеть, кто кого надует. Нашла коса на камень. Тычок отвел сборщика мыта в сторонку, о чем-то с ним пошептался, оба рассмеялись, и Тычок отсчитал мытнику деньги. Расстались довольными. – По одной ладье мыто снял, – важно сообщил Тычок. – Дружина-то одна. Остальные как лодки посчитали. Стражники привязали ладьи к черно-желтым полосатым столбам. Рядом колыхались на волнах урсбюннские граппры, чуть дальше – соловейские ладьи, еще дальше – былинейские, еще дальше – гойгские граппры. Весь подлунный мир сошелся на Перекрестне-острове. Темнело. С Тычком, Рядяшей и Щелком Сивый сошел на берег. Постоялые дворы собрались в целый конец. Так и шли друг за другом. Безроду и остальным приглянулся постоялый двор чуть поодаль от пристани. Летом обязательно утонет в яблоневом цвету. Сложенный из неохватных бревен, за высоким забором стоял уютный дом, похожий на дружинную избу. Безрод толкнул ворота.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
