улыбка.
Не отвлекаясь от дороги, я поправила зеркало, чтобы лучше видеть сестру, и словила ее довольный взгляд.
– Что? – спросила я. Джорджи тряхнула головой:
– Сегодня я поняла, что стану врачом.
– И почему же?
– Ну… – Джорджи качнулась туда-сюда, затем решительно продолжила: – Сегодня на уроке музыки у нашей учительницы лопнула струна на гитаре и ударила ее прямо в нос! Представляешь?! Ей было так больно, что она заплакала. А я не могла ей помочь.
– Ох… – пробормотала я. – Мне очень жаль твою учительницу. И я думаю, идея стать врачом просто отличная.
Говоря все это, я ощущала на задворках сознания настоящую боль от настоящей раны, которая была нанесена настоящим охотничьим ножом. Все было настоящим. Кровь. Боль. Мой вспоротый живот. Вот только Джорджи была ненастоящей. И Леда Стивенсон тоже.
Боль осталась в прошлом, в реальности, здесь же, в мамином автомобиле рядом с Джорджи, я почувствовала себя в безопасности.
Я решила, что пока умираю, могу насладиться новым воспоминанием. Голос Джорджи, запах ее шампуня, шкурок от мандаринок в бардачке (мамина работа), новых учебников для подготовки к экзаменам… я хочу чувствовать их. Не заплесневелые обои на стенах детектива Дина. Не вонь разлагающегося трупа. Я хочу слышать гудение автомобиля и голос Джорджи, а не жужжание мух, похожее на мобильный телефон в режиме вибрации. Я не хочу чувствовать на языке металлический привкус крови.
А что, если я просто умру? Вот так – безболезненно и спокойно? Буду катить вместе с Джорджи на мамином автомобиле и разговаривать о будущем, буду мечтать об Аляске, о книгах, которые хочу прочесть… и больше никакой боли. Никакой борьбы. Нет ни Леды Стивенсон, ни Криттонского Потрошителя, ни Неизвестного. Нет смерти. Ничего нет.
Не так уж это и плохо, – решила я, притормаживая на светофоре. На город опускались уютные сумерки; небо казалось холстом, на который художник обильно вылил темно-синюю краску, расставив тут и там белые кляксы – это уличные фонари горели вдоль дороги.
– Ной сегодня был в нашей школе, и я видела, как вы разговаривали.
Я получила от Джорджи болезненный удар под дых. Конечно, она не представляла, какой эффект ее слова оказали на мое сознание, но я все вспомнила. Его улыбку и ямочки на порозовевших от смущения щеках, прищуренные глаза. Он признался, что у него аллергия на орехи, прямо как у меня; сказал, что завтра переборет передо мной страх и подсядет за наш с Селеной стол.
Я поежилась на сиденье, сжав руль обеими руками.
Я не хочу быть здесь.
Я не хочу это помнить, потому что эти воспоминания приведут к другим. Звенья цепочки тесно скреплены между собой, и Ной Эллисс – сладкий десерт перед обжигающей пыткой.
Я прикрыла глаза и услышала сигналы машин, возмущенные крики водителей: «Проезжай!» и «Горит зеленый!»
– Я не хочу здесь быть, – отчетливо сказала я, сильнее зажмуриваясь.
– Ты можешь быть где угодно.
Я распахнула глаза и посмотрела в сторону Ноя, сидящего на соседнем пассажирском сиденье. Раньше его там не было, но теперь – вот он, такой же, как и всегда. Все в той же, знакомой мне домашней одежде: в спортивных шортах, шерстяных носках, зеленой толстовке с капюшоном. В руках он держал большой мятый пакет с мармеладками в форме мишек.
– Забери меня отсюда, Ной. – Мой голос принадлежал мне шестнадцатилетней, это был голос испуганной девочки. – Забери меня, пожалуйста.
Он закинул в рот целую горсть мармеладок, едва не облизав ладонь, и произнес:
– Просто сверни на другую дорогу, Кая. Ты сама можешь выбирать. Это же твоя коробка воспоминаний. Выбери то, которое нужно.
– Я просто не хочу быть здесь. Мне ничего не нужно, – поспешно сказала я, дрожа от ужаса. Я посмотрела через ветровое стекло и увидела, что машина уже не в пробке на дороге. Теперь «БМВ» был окружен дымом и запахом гари, которые проникли сквозь выбитые стекла с обеих сторон от меня.
– Нет, Кая, это не так работает. Ты здесь потому, что у тебя возникли вопросы. А найти ответы ты можешь только в прошлом. – Он наклонился, прикоснулся к моей щеке, от чего я дернулась, помня, что там следы крови Леды Стивенсон, и затем поцеловал меня в лоб. – Перед смертью жизнь всегда пролетает перед глазами, помнишь?
Мое сердце забилось быстрее.
Я не хочу.
Но коробка, в которой хранились воспоминания, была уже открыта. Ящик Пандоры извергал ужасы прошлого, в которых я участвовала, но которые начисто позабыла. В моей жизни было слишком много страшных моментов, чтобы помнить их все, но они все равно хранились на самом дне ящика – пыльные и старые. И вот, когда щелкнул замок и откинулась крышка, они разом вынырнули наружу. Яркие кошмарные детали обнажились.
Наверное, я истекаю кровью, подумала я, но уже не могла сосредоточиться на физических ощущениях. Я летела в космосе. Меня окружали белые точки – мои воспоминания. Они светились, будто были чем-то волшебным, но это ложь. Мои воспоминания не были хорошими. Они все были плохими – все до единого. Особенно те, которые сверкали ярче и краше остальных.
Одним из таких ярких и болезненных воспоминаний был Ной Эллисс. Все, что было связано с ним, на протяжении нашего общения всегда причиняло боль. Просто видеть его, чувствовать его запах (от его куртки всегда пахло морозной свежестью, а от него самого – мятными леденцами, а иногда даже клубничным мороженым) было больно. У меня в груди всегда что-то тревожно вздрагивало, стоило увидеть его светлую голову в толпе, и все сжималось, едва мы встречались взглядами. Его голубые глаза были пронзительными, изучающими и хуже всего – понимающими.
Ной Эллисс всегда вызывал во мне смешанные чувства, только раньше я этого не помнила. Сейчас, глядя на всю картинку целиком, я поняла, что просто боялась его. Боялась, что, если задержусь рядом с ним на минутку-другую, позволю разговору затянуться, а ему – коснуться своей руки, то все вспомню. Страшные вещи, о которых не хочу думать.
Еще кроме страха, я чувствовала вину. Ной Эллисс всегда входил в распахнутые двери моей палаты с обаятельной усмешкой на губах. Постоянно надеялся, что я вспомню его, но я даже не пыталась. Я смотрела на него безучастным взглядом и не могла взять в толк, почему он приходит. Разве мы знакомы? Разве мы друзья? А были ли у меня вообще друзья?
Бесконечный, бесконечный водоворот мыслей.
А потом Ной Эллисс уходил, и надежда в его голубых глазах меркла, а на губах таяла улыбка. И меня начинало мучить чувство вины. Было отчего-то больно и стыдно, потому что я знала, что даже не пытаюсь бороться. Потому что иногда так легче – без борьбы.
Ной Эллисс продолжал меня мучить. Своими улыбками и сверкающими голубыми глазами он напоминал мне о страшном. В итоге я не выдержала. Случилось это
