И не только сами монастыри:
«При Екатерине изымались имения, которые в основном отказывались монастырям по духовным, за помин души. По упразднению братии (было ликвидировано четыре пятых обителей) и сам помин души делался невозможным» [19, с. 413].
То есть не только кресты и церковные ограды столь странным образом заинтересовали эту сороку-воровку, но и вообще все те пускай даже и мизерные суммы, которые истинно русский человек жертвовал на помин души.
Но не только на имущество, но и на сами наши кресты покусилась эта цареубийца, с легкостью переступившая через труп своего законного мужа. Даже древнейший в Новгороде храм, устроенный на месте несколько ранее воздвигнутого Владимиром капища Перуну, где ему приносились идольские жертвы, она приговорила к разрушению отнюдь не игрушечному:
«Много бедствий испытал храм истинного Бога, на урочище идольском Новгорода, удержался однако в качестве обители до 1767 года, и тогда только упразднен… после упразднения первоначальной обители Перыньской, все ее принадлежности перенесены были в Юрьев…» [76, с. 234].
Так что «славные дела» царя-антихриста, полностью продублировавшего основу политики Лжедмитрия, были продолжены самозваной императрицей, с Русской Церковью расправлявшейся подобно своим в этом деле предшественникам. Однако ж данный момент, судя по всему, был не менее критическим, чем тот, когда Петр пожелал снести московские часовни. И русский человек, как и тогда, при царе-антихристе, дружно встал на защиту своих святынь:
«…начались сильные крестьянские волнения…» [96, с. 1427].
Вот где истоки пугачевщины! А нам все талдычили о каком-то таком революционном порыве масс. А бунт-то был, наоборот, — контрреволюционным!
«К[омиссия о духовных имениях] экономии вступила в 1763 г. в заведывание церковными вотчинами. Крестьяне противодействовали бунтами, посланным офицерам, и это побудило Ком. просить императрицу позволить усмирить крестьян…» [96, с. 1427].
И позволение это было испрошено весьма вовремя. Ведь на столь тотальный поворот борьбы против Православия даже Петр не отважился! И очень, между прочим, не без основания — он «смолоду пуган». А в его эпоху «дел» открыто выступить против Православия еще было невозможно, так как его 80-тысячного аника-воинства, чтобы усмирить народ, который уничтожит потом 600-тысячное войско петровского коллеги по масонской части — Наполеона Бонапарта, было явно недостаточно. Петр это прекрасно понимал, а потому осторожничал. И кишка у этого самого Бонапарта для тотального уничтожения русского человека открытой военной интервенцией оказалась слабовата против людей, которые не снарядами да пулями супротивничали императору от братства Луксор, но которые лишь топором да вилами по ночам безнаказанно вспарывали животы вооруженных до зубов иноземных солдат (по тысяче в ночь). То есть практически голыми руками удушили в десяток раз большее количество комиссаров, на этот раз Конвента, вторгшихся в составе безбожных революционных колонн под все тем же антихристовым красным знаменем!
Так что «преобразователю» можно было гадить лишь исподтишка, враньем заманивая доверчивых мужичков в свои эпохальные лагеря смерти, втихомолочку вытравливая на корню эту столь упрямую и совершенно неподкупную нацию.
Главной же его заслугой в данном вопросе являлось изобретение системы, по которой русский человек обязан быть вытравлен просто под корень. И это ему частично удалось. Ведь еще к началу царствования Екатерины II в письме к И. И. Шувалову:
«Ломоносов рассматривает причины убыли населения…» [75, с. 513].
То есть русское население России, уже после смерти Петра, в период временщиков, все так пока и продолжало сокращаться. Но для осуществления планов масонской закулисы этого все еще было недостаточно: остававшееся пока еще в живых обобранное непосильными налогами русское крестьянство требовалось расцерковить.
А ведь для продолжения «дел» «преобразователя» по борьбе с Русской Церковью Екатерина получила в наследство уже целые полчища сработанных Петром иждивенцев-захребетников. Да и армия теперь изрядно возросла, и офицерство в ней промасонилось к тому времени так, что уже вполне можно было начинать новый виток борьбы с русским народом.
Закрепить за собою поддержку дворянства Екатерине позволили реформы свергнутого ею мужа. Манифест Петра III о вольности дворянства сильно увеличил приток иностранцев в нашу страну:
«Дворянство не побоялось презрения верноподданных и толпами стало уходить в отставку. Полки потеряли сотни офицеров, и на прежние места без особого выбора брали иностранцев, благо ехали они в Россию на большое жалованье охотно» [40, с. 31].
Потому количество преданных Екатерине людей резко увеличилось: иноземцам предоставлялась возможность в качестве наемных ландскнехтов иметь в чужом государстве права, превышающие права этой страны природных подданных. Так что лагерь ее сторонников увеличивался вдвое.
Однако ж и она, после начала пугачевщины, все ж перепугалась преизрядно. А потому, вместо начала карательных операций против народа, прекрасно понимая полную безперспективность против него религиозной войны, предприняла безпроигрышный вариант:
«…усмирить крестьян другими мерами и согласиться платить в казну оброк в 1,5 рубля с души… И Комиссия о духовных имениях] отдала земли крестьянам, взяв с них за это 1,5 р. откуп с души» [96, с. 1427–1428].
Такими вот подачками ей удалось ликвидировать опасность взрыва пугачевщины в коренных русских областях. Народ вновь обманули, пообещав, что собираемые таким образом деньги будут использованы на нужды монастырей, чье имущество отныне переходит в казну.
Но не всех эти заверения устроили. Самый резкий протест по поводу уничтожения в 1764 г. 4/5 русских монастырей выразил митрополит Ростовский Арсений (Мациевич):
«…распоряжение возмутило Арсения, всегда зорко охранявшего права Церкви…
Как известно, дело кончилось тем, что все вотчины монастырские… отобраны в казну… Множество обителей, среди них и древние, хранившие мощи своих основателей, — упразднены. А монастырские земли розданы громадными подарками, большею частью любимцам Екатерины.
…как очень умный человек он понимал, что его горячие речи, резкие отзывы по этому поводу не изменят прискорбного Совершившегося распоряжения. Но он считал своим непременным долгом, хотя и без надежды, ратовать за правду и, ценою собственной участи, стоять до конца за интересы Церкви…
В пылу негодования Арсений подавал в Св. Синод один протест за другим против отнятия у монастырей вотчин и вмешательства светских людей в духовные дела…
В Неделю Православия, когда предаются анафеме враги Церкви, он к обычному чиноположению прибавил «анафему обидчикам церквей и монастырей».
Обо всех этих поступках и отзывах ростовского митрополита было доводимо до сведения Екатерины…
Было назначено в Синоде расследование…» [98, с. 116–118].
Многими чудесами прославлен долгий мученический путь его на Голгофу — в казематы Ревельской темницы, где и принял смерть в заточении стойко ополчившийся против указов об уничтожении церковной собственности русский (малоросский) борец с силами тьмы. И своим мученическим венцом он уже и при жизни предопределил суровое наказание врагам своего Отечества, посчитавшим себя победителями:
«Дмитрию Сеченову он предсказал, что тот задохнется собственным языком; Амвросию Зертис-Каменскому — смерть от руки мясника: «тебя аки вола убиют»; епископу Псковскому Гедеону: «ты не увидишь своей епархии».
Замечательно, что слова Арсения сбылись в точности над его судьями.
Митрополит Новгородский Дмитрий… умер в ужасных страданиях: действительно, его задушила страшная опухоль языка. Архиепископ московский Амвросий убит во время московской чумы взбунтовавшимся народом… Епископ Псковский Гедеон, вскоре после осуждения Арсения, был удален по высочайшему повелению в свою епархию и умер по дороге, не доехав до Пскова» [98, с. 120].
Так показал Бог ту кару, которую уготовил уже в сей жизни всем врагам Православия за кощунственное надругательство над русскими святынями. И о каре, постигшей изменников русской веры, знали все, а потому и шли русские люди поклониться находящемуся в заточении борцу за наши древние устои:
«Но распоряжения из Петербурга не могли никому внушить в монастыре, что Арсений — ссыльный преступник, а не митрополит, страдающий за защиту интересов Церкви, не мученик за правду…» [98, с. 121].
Но не только святым провидцем видел русский люд ссыльного митрополита, но и ревнивым сберегателем наших святынь от протянутых к ним грязных рук гонителей Православия. А потому к нему были предприняты новые гонения. Однако любопытство пересилило:
