«И ЧТО СМЕРТНО ИСПИЮТ, НЕ ВРЕДИТ ИХ» [Мк. 16, 18] Потому отравителям, во времена Ивана Грозного, приходилось в свои жертвы вкачивать просто умопомрачительнейшее количество яда. Что и осталось зафиксировано в актах экспертизы их останков. В исследованных костях родственников Грозного Царя отравляющих веществ было обнаружено:
у великой княгини Елены Глинской, матери Ивана Грозного: ртути одна смертельная доза, мышьяка — 10;
у царица Марии Нагой, жены Ивана Грозного: мышьяка одна смертельная доза, ртути — 15;
у великой княгини Софьи Палеолог, бабушки Ивана Грозного: мышьяка 3 смертельных дозы, ртути — 5;
у княгиня Евфросиньи Старицкой, тетки Ивана Грозного: ртути две смертельные дозы, мышьяка — 160 [!];
у царевича Ивана, сын Ивана Грозного: мышьяка три смертельных дозы, ртути — 32;
у царицы Анастасии, первой жены Ивана Грозного: мышьяка 10 смертельных доз, ртути — три в костях и 120 (!) в волосах [63, с. 115].
Конечно же, для попыток оправдания применения данных отравляющих веществ для каких-то модных по тем временам лечений нет и малейшего основания. Ведь в этой же семейной гробнице в исследованных останках явно умершего от отравления Скопина-Шуйского смертельная доза была обнаружена самая обыкновенная. Ее вполне и хватило для нашего полководца, столь удачно начавшего военную кампанию. А вот какие дозы обнаружены в совсем еще маленьких детях:
Мария Старицкая (5–7 лет), троюродная племянница Ивана Грозного: ртути две смертельные дозы, мышьяка — 101 (!) [63, с. 115].
В саркофаге дочери Ивана Грозного, младенца Марии «…мышьяка найдено в 47 раз больше предельно допустимой нормы…» [63, с. 109].
Но ведь и количества ртути, обнаруженного в ее останках, оказалось выше предельно допустимого в пять раз!
Так что совсем не без оснований на повальную смертность в семействе Алексея Михайловича следует смотреть как на вполне закономерную травлю конкурентов на трон заинтересованных в воцарении Петра лиц. А потому становится вполне очевидным, что волю законного взрослого наследника, царевича Иоанна, сковал страх…
Однако ж и страх не избавил его от достаточно скоропостижной смерти, которая слишком подозрительно рано случилась и у всех прочих лиц мужского пола из его семейства.
С девочками же было совсем по-другому. Да, люто пытали Софью, что изощренно производил лично поднаторевший в данном вопросе ее якобы брат. И сестре ее, царевне Марфе, пришлось не сладко. Но Софья, несмотря на перенесенные ею нечеловеческие пытки и ужасающее содержание в застенке, когда трупы стрельцов целую зиму раскачивал ветер перед ее окнами, прожила до 1704 года, а царевна Марфа и до пожилого возраста. Значит, и миф о каком-то якобы чисто врожденном нездоровье умерших подряд стольких мальчиков так и останется мифом.
Усаженные же реформами Петра дамочки покутили на русском престоле весьма ощутимо. И по отношению к русскому человеку их политика ничем не была лучше предшествующей им петровской. В частности, при правлении самого свирепого из временщиков Бирона:
«…жестокости и вообще крутые меры, которыми отличалась эпоха царствования Анны Ивановны, не были исключительным свойством этой эпохи, не с ней начали они появляться в России, не с нею и прекратились. Правление Петра Великого ознаменовалось еще более жестокими, крутыми преследованиями всего противного высочайшей власти. Поступки князя Ромодановского в Преображенском приказе ничуть не мягче и не человечнее поступков Андрея Ивановича Ушакова в Тайной канцелярии» [51, с. 931].
Но если наструганный Петром флот сгнил, фабрики развалились, наштампованные в неимовернейшем количестве книги, за неимением покупателя, преданы огню, то Тайная канцелярия полностью переместилась через царствования Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны в царствование Елизаветы и никуда не исчезла и после нее:
«Обыкновенно ставят в заслугу Елисавете Петровне уничтожение смертной казни и некоторое смягчающее движение в законодательстве относительно употребления пыток при расследованиях; но мы не видим тут смягчения нравов и проявления человеколюбия, потому что в рассматриваемую эпоху продолжались страшные пытки — рвание ноздрей, битье кнутом, урезанье языка и тяжелые ссылки, часто даже людей совершенно невинных. Народные массы не наслаждались довольством, спокойствием и безопасностью. Несомненным свидетельством этому служат разбойничьи шайки, препятствовавшие не только торговле и промыслам, но даже мирному состоянию обывателей, а крестьянские возмущения, постоянно требовавшие укрощения воинскими командами, разразились народными волнениями в близкое этому царствованию время императрицы Екатерины II» [51, с. 1016].
Так что все то же творилось и при Елизавете, когда сменились лишь исполнители. Оставленные же Историками истории повествуют лишь о ее кутежах:
«Елисавета наследовала энергию своего великого отца, строила дворцы в 24 часа и в двое суток проезжала тогдашний путь от Москвы до Петербурга, исправно платя за каждую загнанную лошадь… Елисавета с 300 000 своей армией могла стать вершительницей европейских судеб; карта Европы лежала перед ней в ее распоряжении, но она так редко на нее заглядывала, что до конца жизни была уверена в возможности проехать в Англию сухим путем. Ленивая и капризная, пугавшаяся всякой серьезной мысли, питавшая отвращение ко всякому деловому занятию, Елисавета не могла войти в международные отношения тогдашней Европы и понять дипломатические хитросплетения своего канцлера Бестужева… Елисавета Петровна оставила после себя в гардеробе с лишком 15 000 платьев, два сундука шелковых чулок, кучу неоплаченных счетов и недостроенный громадный Зимний дворец, поглотивший с 1755 по 1761 г. более 10 000 000 руб.» [136, с. 92].
А это, по нашим расчетам, два миллиона коров! И такое достояние она отняла у нашего обезкровленного, разграбленного «преобразователем» народа, после чьей «славной» эпохи каждая как минимум вторая семья состояла из сирот! Таким образом, отобрав у каждой русской семьи по корове, эквивалент их стоимости она влепила только лишь в одну из своих никчемных каменных глыб…
Всех, понятно дело, удивляет все-таки вопрос: как она умудрилась все свое царствование пропутаться с фаворитами и при этом не иметь детей?
А она, как выясняется, их периодически и имела. Причем, еще в самом начале своей беспутной половой жизни: в момент смерти Петра III она даже не попыталась посягнуть на царский престол именно из-за своей очередной «промашки», судя по всему, с очередным своим ухажером. Ее ответ прибывшему к ней с известием о смерти царя Листоку, что и естественно, вознадеявшемуся своим верноподданническим действием возвести ее на престол, получив с того впоследствии хорошие дивиденды, был достаточно красноречив:
«— Куда же мне с таким брюхом?» [4, с. 372].
И тут мы не станем вдаваться в подробности: кто же ей его столь тогда безапелляционно набил.
А вот каким был в данном весьма щекотливом вопросе ее «послужной список»:
«Маркиз де ла Шатердиа знал — у цесаревны двое детей» [4, с. 435].
Этот маркиз, судя по всему, дальше своего носа вряд ли что и видел. Но близоруко пропущенное было куда как много пикантнее ставшего ему известным:
«Соотечественник его Дюкло в своих мемуарах заметит, что «Елизавету побудило вступить на престол только желание свободно предаваться удовольствиям…» (В скобках заметим, редактор русского перевода мемуаров к приведенным словам сделает свое примечание: «Елизавета имела 8 детей, из которых ни одного не признала и которых одна из ее фавориток, итальянка Жуана, приняла на свой счет».)» [4, с. 435–436].
Но не только наследственная необычайная похотливость отличала подлость родословной Елизаветы, дщери Петра, от среды принцесс европейского дома тех времен. Вот, например, какая из забав вскрывает через край бившееся в ней достойное самых низких людей удовольствие:
«Она любила потолкаться в девичьей, сама снаряжала прислугу к венцу и любила смотреть в дверную щелочку…» [4, с. 435–436].
Но все вышеприведенное вполне понятно: яблоко от яблоньки недалеко падает. Ведь у кого на свет появилась, тем и выросла:
«Родилась она вне брака. Едва немного подросла, ее сдали на руки француженке-гувернантке…
Елизавете не было и тринадцати, когда Петр, в торжественной обстановке, обрезал ей крылышки. Тогда, в те далекие годы, девочки знатных домов носили в качестве символа ангельской невинности маленькие белые крылышки на платьях. Государыня цесаревна «Елизавет Петровна» была объявлена совершеннолетней.
Она могла считать себя настоящей принцессой на выданье» [4, с. 436].
Уж как в свои 13 лет она это самое считала реализовывала история умалчивает.
Таковы «славные дела» дочери Петра, из всех тех времен правителей и правительниц самой вроде бы лояльной к русскому человеку.
