Глядя на толпы беженцев, Мишич непрерывно курил и негромко просил шофера, где можно, прибавить скорость. Однако, когда машина, забрызгав грязью женщин и детей, столкнула в кювет запряженную коровами телегу, он заметил шоферу, что тот везет не фельдцегмейстера Оскара Потиорека, но сербского офицера, родом из Струганика, что под Бачинацем, за Мионицей. Когда навстречу им попалась опрокинутая телега, он велел остановиться и приказал шоферу с адъютантом помочь несчастным и сам, открыв дверцу, давал советы. За это его осыпали попреками — не промолчали, не сказали спасибо. А когда Спасич, не выдержав, огрызнулся в ответ на грубость и оскорбления, Мишич сказал:
— Оставьте их, поручик. Несчастные люди должны быть злыми. Пока они злы, они могут терпеть и сражаться. Если люди меня ругают, значит, народ не утратил надежды.
Разъезжаясь с крытыми телегами, битком набитыми ребятишками, индюками и гусями, автомобиль съехал в кювет и застрял, тщетны были все усилия водителя. На просьбы помочь вытащить автомобиль на дорогу никто из беженцев даже не повернул головы; укутанные попонами, мешками, укрывшись от дождя под зонтами, мужчины и женщины угрюмо шагали по грязному месиву в неизвестность. Мишич выбрался из машины и вежливо просил женщин и мальчишек помочь. Те проходили мимо, лишь бросая исподлобья недобрые взгляды. Генерал Мишич обращался к другим. Те вовсе не слышали. Он махнул было плетью группе пожилых горожан, но обратился к ним без злобы:
— Помогите, братья, в бой спешу.
— Ты король? — спросил старик, тянувший одновременно корову и своего внука.
— Я не король, но я сербский генерал, друг.
— Вот вы, генералы, вместе с Пашичем нас сюда и привели, — бросил горожанин под фиолетовым зонтиком.
— Швабы вас сюда привели, а мы стараемся вернуть вас домой!
— Где у вас пушки? Шкуру вы с нас спустили своими налогами! Грабить вы мастера не хуже швабов. Что вы с Сербией сделали, пропади вы пропадом!
Люди окружили его, останавливались телеги. Генерала Мишича не обижала их ругань: злятся, гневаются, значит, еще могут держаться. И он терпел все наскоки — пусть людям станет легче. И хотел было сказать: дескать, человек проверяется в страдании, народ на свадьбе, а государство в войне, как вдруг кто-то из толпы крикнул:
— Да ведь это Живоин Мишич, дурьи головы! Как вам не стыдно? Мишич из Струганика.
Сердитые голоса стихли, люди рассматривали генерала, подталкивали друг друга, испытывая неловкость и стараясь укрыться от его взгляда, и лишь самые запальчивые не снижали тона:
— Что ж ты, брат, не говоришь, что ты Живоин Мишич? Не святой ты Никола, чтоб тебя все знали. Не угодник же ты, человече, чтоб тебя по усам угадать. Ну-ка, народ, давай, вытянем его чудище на дорогу.
— Будет ли спасение, генерал Мишич, скажи? Сумеешь их остановить? Что с нами станется?
— Есть нам спасение, братья и сестры. И остановим мы их, иначе быть не может! Коли будем делать все, что надлежит делать людям. Тороплюсь я, счастливого вам пути! — По лицам он видел: им бы хотелось услышать гораздо больше, — а у него нету для них других слов; он слышал выстрелы австро-венгерских гаубиц — артподготовка перед наступлением, и добавил: — Держитесь друг за друга и не поддавайтесь беде, люди. Помогите армии в ее терпении и вере. Клянусь вам, скоро вернетесь домой. — Он отдал честь по-военному и сквозь обруч наступившего молчания пробрался к автомобилю, который с трудом выполз из грязи и, непрерывно гудя, стал подниматься в гору.
На подъеме ему попалась вереница пустых артиллерийских повозок и группы раненых, способных самостоятельно передвигаться; автомобиль снова остановился, потому что солдаты не уступали дороги. Впервые увидел генерал солдат своей армии. Они не давали ему проехать, хотя знали, что в машине может находиться только Верховный командующий или воевода Путник. Раненые ругались со штатскими, не обращая внимания на автомобильные гудки и крики поручика Спасича. Мишич ниже натянул на лоб кепи: не хотелось, чтоб сейчас узнали. Адъютант вылез из машины, чтобы навести порядок в обозе, застрявшем из-за опрокинувшихся телег беженцев. Огонь вражеской артиллерии продолжался.
Ведь это Главица! Здесь он сдавал экзамен на капитанский чин: действия батальона в арьергардном бою. Тогда сдал на «отлично». А как теперь, с армией? И сдавать не перед Путником, как тогда на экзаменах. И не перед престолонаследником Александром. Он не исполняет присягу, данную королю; ничтожно мало это обязательство перед лицом таких страданий. Перед теми, кто бежит и мокнет под дождем, не зная, куда идти, перед этими зареванными девчонками, которые хлещут коров, перед этими ранеными солдатами, раздетыми и разутыми, перед теми, кто ругал его во время всего пути от Крагуеваца, перед ними держит он сегодня экзамен. Ему захотелось с Главицы, от дикой груши, взглянуть на позиции своей армии: поспешно выбрался из машины и стал подниматься к старому грушевому дереву, под которым когда-то он называл отметки высот членам комиссии Генерального штаба, указывал позиции рот и взводов, не глядя на карту, потому что это были его родные места.
Вон там, на этих самых склонах, он пас коз, во время каникул бродил по лугам; уже будучи командиром дивизии, расположенной в Валеве, проводил учения. Он встал под дерево, прислонился спиной к стволу, приподнял со лба кепи: впереди лежали горы и взгорья, сливавшиеся с облаками; в долине разматывалась Колубара, белело Валево, сейчас занятое врагом. Не раз, будучи офицером, стоял он здесь под деревом и, глядя на этот пейзаж, думал, что нет лучшего места, чем это, где можно разводить сады и погибать. Воспитать, защитить, похоронить. Горы словно нарочно расположились так, чтобы было удобно размещать дивизии, по склонам — полки, на взгорьях встанут батальоны, роты — на сбегающих вниз откосах; Колубара прикрывала тылы, и передовые части преодолевали ее без плавучих средств… Вот она, позиция его армии. И позиция Шестой армии фельдцег-мейстера Оскара Потиорека. Здесь предстоит сперва остановить, а затем погнать ее через Дрину и Саву. Только чем и когда? Как это сделать с уполовиненной армией, без артиллерии? Если он не одолеет Потиорека разумом и волей, чем же тогда? Счастье крутится вокруг женщин и денег, в судьбы народов оно не заглядывает.
Буковик и Кралев Стол опирались на Мален, Мален — на Сувобор, а тот — на Раяц и Рудник, который горбился, подминая гребни подъемов Гукоша; Колубара, разливаясь, заполняла долину, речные потоки соединялись, холмы раздвигались, обходя долину и толпясь вокруг нее; пропастям несть конца; дороги, истончаясь, обрывались; австро-венгерская армия исчезала в лесах, утопала а трясинах, ее заметал снег, она замерзала на Малене, Сувоборе, Руднике…
Но как поступить сегодня? Чего не предвидит Оскар Потиорек в действиях сербского командарма? Великое сражение начинается великим замыслом. Беззвучно, столкновением интеллектов командующих, внушал он своим слушателям на лекциях по стратегии. Но умалчивал о том, что у каждого истинного полководца есть два противника: вышестоящий начальник и собственно неприятель. И ему тоже придется противостоять двоим: воеводе Путнику и генерал-фельдцегмейстеру Оскару Потиореку. Путнику не подчиниться, Потиорека разгадать. А как быть с командирами дивизий, с начальником штаба армии? Это тоже противники, которых нужно одолеть. Что сделать с тысячами отчаявшихся, несчастных людей, составляющих его армию и лелеющих мысль о том, как бы поскорее разбежаться по домам?
Впереди и внизу дорога была забита, закипала толпами беженцев и солдат, скотина и пушки вперемешку с пустыми зарядными ящиками; беженцы перемешались с солдатами, которые, измученные боями и отступлением, вышли из подчинения раненому и растерявшемуся генералу Бойбвичу и теперь растекались по дорогам, селам, грабили, таяли, уходили, обратив спину швабам.
Прежде всего — найти конец и начало хаоса и превратить его в планомерное отступление. Установить порядок в несчастье, придать форму и направление поражению. Дабы поражение и несчастье стали выносимыми. Разобраться во времени, запутанном и устремленном в бездну. Встать с ним лицом к лицу. Что приготовил на завтра фельдцегмейстер Оскар Потиорек, когда он достигнет Колубары? Куда он направит главные силы? На Белград или на Крагуевац?
Адъютант доложил, что дорога расчищена. Глядя прямо перед собой, Мишич поспешно вернулся в машину и закурил. Они двигаются дальше, но все медленнее. На дороге каша — солдаты, женщины, скот, телеги. Он перевел взгляд на лес: борьба за существование начинается с установления порядка в этом хаосе, с превращения хаоса в порядок, здесь сомневаться нечего. Отделить солдат от беженцев, детей и женщин, разграничить их страдания. Построить солдат в колонну, немедленно.
Дождь не прекращался. Как и выстрелы германской артиллерии. Темнело. На Медничском гребне обрывался день. Все погружалось в самое себя, в страх.
