— Построиться и двигаться дальше. Скоро стемнеет. Следует найти продовольствие и ночлег.
— Грязью поужинаем. Водой из лужи напьемся. В кустах переспим.
Люди оглядывались, ища солдата, который это прокричал. А Мишич не хотел его видеть, понимал: такой все может. Такой из окопов не убежит.
— Завтра будете ужинать из кухонь. И ракию получите. А ночлег ваш зависит от шваба. Если он не поспешит тебя убить, будешь спать под крышей. — Генерал говорил спокойно, не повышая голоса.
Офицеры шепотом подавали команды.
— А что с Сербией будет, Живоин Мишич? — угрожающе крикнул кто-то из беженцев.
— Ты погляди, народ, каков генерал? Генерал, а вылитый мужик. Живоин Мишич, а похож на всех сербских солдат! — громогласно удивлялся Тола Дачич. — Сними с него шинель и кепку, увидишь его за любым плугом и с мотыгой. Мужик вроде нас самих. А попробуй не послушай его, если можешь и смеешь. Вылитый мужик-мученик. И только посмейте, сукины сыны, не поверить ему! — вопил Тола Дачич.
Начавшие строиться солдаты стояли, разинув рты, и смотрели на генерала.
— Мы должны работать и думать, братья. Много и сообща работать. Но прежде всего нужно остановиться и не задницей повернуться к врагу, а встретить его лицом. Взглянуть ему в глаза. Тогда он испугается и сам нам спину покажет. А вы разойдетесь тогда по домам.
— Именно так, и по-другому нельзя, генерал Мишич. — Тола Дачич отделился от толпы и направился к нему: он хотел поздороваться с ним за руку, чтобы в Прерове потом рассказать, как он здоровался с генералом Мишичем, да и для сыновей может пригодиться.
Джордже Катич, стыдясь своего знакомства с Толой Дачичем, хлестнул лошадей и поехал канавой.
Генерал Мишич козырнул всем и поспешил к автомобилю; Тола Дачич устремился за ним, однако дорогу ему преграждали женщины и старики, с которыми он недавно спорил, они сталкивали его в канаву.
— Чего ждешь! Влезай, солдат! — приказал генерал наказанному солдату, на лице которого не обсохла кровь. — Как тебя зовут?
— Куда я такой? Драгутин. Испачкаю все, господин.
— Быстрей умывайся и садись, Драгутин. Будешь мне помогать. Приедем в штаб, скажу, что тебе делать. — И сел в машину, следом за ним Драгутин.
Мотор зафыркал, заработал.
— Давай простимся, генерал Мишич! — кричал Тола Дачич. — Четырех солдат дал я державе, заслужил, чтоб ты со мной попрощался.
Мишич приказал остановить машину, открыл дверцу и протянул руку Толе Дачичу:
— Ты большего, друг, заслужил. Дай бог уцелеть твоим сыновьям, прощай!
— А ты запомнишь мою батрацкую руку, мои мозоли, генерал Живоин? Меня зовут Тола Дачич, из Прерова я.
— Запомню. Счастливо тебе!
— Погоди, генерал, еще об одном у тебя спрошу. Сколько тебе лет, Живоин Мишич?
— Пятьдесят девять мне, Дачич, — закрывая дверцу, ответил генерал.
— Хорошо. Помнишь начало, а видишь и конец. Дай тебе бог легких лет жизни, Живоин Мишич.
Тола Дачич положил руку на крышу автомобиля, обдавшего его грязью.
— Быстрей, как можешь! — приказал Мишич шоферу, закуривая. — Откуда ты родом, Драгутин?
— Село мое Бресница, в Мачве.
— Кто дома остался?
— Сыну было десять годов, и отец. Летом германы их убили, когда через Дрину перешли. Сожгли дом мой и все хозяйство. Был у меня еще брат, холостой, погиб на Чеврнтии, когда через Саву переправлялись. А теперь вот еще, может, есть, а может, и нет их у меня, девочка трех лет и жена.
— Дай бог, чтоб живы были, Драгутин.
— Если бог захочет, все может.
— О чем сейчас говорят солдаты? На кого злятся?
— На судьбу, господин генерал. Кое-кто и ругается. Иные молчат, боятся, кабы хуже не было.
— Выстоим, Драгутин!
— Вам лучше знать.
— Ты тоже знать должен. Куришь?
— С тех пор как узнал, что дома случилось, душа табак не выносит.
— В штаб приедем, ступай к врачу, даст тебе мазь от кровоподтеков. На холоде может хуже стать.
— Пройдет и это, господин генерал. Мог убить меня человек, а опять же не вышло.
— Ты был виноват?
— А когда солдат перед офицером не виноват? Будь я офицером, кто знает, может, и плоше его был бы.
— Хорошо говоришь, Драгутин. Надеюсь, так и поступать будешь. Станешь у меня вестовым.
4
Автомобиль опять остановился: солдаты отнимали у крестьянки гусей, та кричала, понося и державу, и Пашича; шофер сигналил; адъютант Спасич, высунув голову в окошко, кричал на солдат; те воевали с бабами, которые кидали в них грязью; гуси гоготали. Поручик Спасич, выскочив из машины, схватил за шиворот высокого здоровяка солдата в германской офицерской шинели, а тот, столкнув Спасича в канаву, в наступившей после рева мотора тишине кричал:
— Ну и пускай Мишич. Пускай сам господь бог. Три дня нам жрать не давали, а она гусей везет. Швабы придут, так она им жареного гуся подаст, а то и свое бабское дело в придачу поднесет… Дай мне снаряд, я ей покажу гусыню.
Этот тоже пойдет в атаку, отметил про себя генерал Мишич, радуясь словам и силе солдата.
— Драгутин, вот тебе два динара, отдай бабе за птицу. И Спасича позови.
Драгутин вернулся в сопровождении солдата, державшего под мышкой гуся. Став смирно, парень отдал честь автомобилю, выглядывая, кто в нем сидит.
— Помогай тебе бог, герой!
— Я не поверил, господин генерал, что ты и есть Мишич. На гуся вот поспорил. А есть охота, дорогу сожрать готов.
— Ты какого полка, солдат?
Тот пристально посмотрел ему прямо в глаза: зачем ему имя? В чин не произведет и награды не выдаст, а по шее выйдет. Сибин погиб, вот пускай его и сыщет, коли надо.
— Сибин Милетич, село Шливово, уезд Паланка, — выпалил, не сводя глаз с генерала — не сердится?
— В каких войсках служишь? — Генерал наслаждался — вот человечина!
— Был фейерверкером в артиллерийском дивизионе Моравской дивизии. От Шабаца — наводчиком у орудия, пока швабы не отняли у нас батарею.
— Как же это так, солдат, швабы отняли у вас орудия?
— Да вот сперва ударили гаубичным и уложили всех, кроме меня. — Парень умолк, глядя в усы генералу: не верит. — Вам лучше знать, на войне всякое случается. А я как раз отошел по большой нужде.
— Твое счастье, — улыбнулся генерал Мишич.
— Ну, меня тогда в пехоту откомандировали, а я считаю — неправильно это. — Хорошо, улыбается дядька. Попросить у него что-нибудь или майору Ракичу фитиль вставить?
— Скоро мы получим новые орудия и достаточно снарядов, и ты опять займешь свое место. А пока, Милетич, работай винтовкой. Она тоже солдатский инструмент. Прощай, солдат! Иди поскорей в свою роту. И гуся прирежь, подохнет он у тебя!
Автомобиль подпрыгнул и, трубя, ринулся вперед. Солдат наступил на оставленный им след, победоносно и словно бы на что-то собственное, принадлежащее только ему. Долго смотрел на рифленый след в грязи, потом на автомобиль, черный, качающийся из стороны в сторону, который вонзался в толпы беженцев, солдат, скотины. В окошке виднелась голова генерала. Солдат мстительно шагнул по автомобильному следу, заговорил негромко, но гневно, другие солдаты, все еще растерянные, смотрели на него.
— Кому в этой заварухе угадать, что есть истинное и лучшее? Зачем я ему свое имя наврал? Из-за какой-то вонючей гусыни, которую всегда можно без особых хлопот за шею схватить? А об орудии ничего не сказал, что мне могло бы пользу принести. И где мне теперь с генералом Мишичем снова сойтись?
Он сердито отхватил тесаком голову птице. Солдаты и беженцы еще некоторое время глядели на него, а Алекса Дачич, держа тушку за шею, чтоб поменьше текла кровь, говорил и себе самому, и им:
— О люди, кто мне поверит, что я разговаривал лично с генералом Мишичем? Ясно мужик сказал: хватит швабам задницу показывать. Слыхали? Услышите, все услышите, когда он погромче скажет. Ух, солнце ему божье пусть светит, и ему, и покойному Сибину Милетичу! Его, почившего, запомнит генерал. Как, зачем, дурья твоя башка? Когда меня наградят звездой Карагеоргия, пусть знает, что это я.
Он зашагал по дороге, обгоняя овец и городские фиакры, битком набитые барынями, не обращая внимания на окрики извозчиков, требовавших, чтоб он убрался с дороги. Когда человек рождается сыном Толы Дачича, он видит живого генерала именно тогда, когда пользы в том нет. Почему на Мачков Камень не приехал, пропади он пропадом? Вот там бы ему поглядеть следовало, как мы картечью выкашивали батальон швабов. А он явился, когда я за гуся сражался!
— Пайя, Милое, видали, как я с генералом Живоином Мишичем беседовал? О чем — это мое дело. Когда майор Ракич спросит, вы только скажите, что генерал окликнул меня из автомобиля и мы с ним беседовали, пока по цигарке из газетной бумажки не выкурили. Больше вы ничего не знаете. А гусыню, само собой, по-свойски поделим.
