– Мое искусство столь красочно, оригинально, многогранно, всеохватно и ново, что даже завистники и соперники непременно вынуждены будут признать мой гений! Давно хотел спросить ваше чертово величество, ты по-прежнему потешаешь неразборчивую театральную публику своими развращающими душу драмами или оставил это грязное и пустое занятие, перепоручив его бесчестным наследникам старика Шекспира? Знаешь ли ты, что твоя пьеска «Асперонские зарисовки» с треском, употребляя известное выражение Антона Чехова, идет в одном театрике на Монмартре? Правда, Монмартр не Бродвей, но… – Поль посмотрел на Самсона.
– Словом, это… э-э, успех. – И мрачно добавил: – Но больше не пиши. Не твое это дело… Между нами, пьеса порядочное говно. Хотя, повторяю, и имеет успех. Такой вот парадокс. Слава Богу, ты умный человек и знаешь цену подобным парадоксам и подобному триумфу. Прости, и в мыслях не было тебя обидеть, но ты же всегда просил меня быть откровенным. Простите и вы, Аннет… – Поль повернулся к девушке, – вашему повелителю давно пора понять, что ему вполне достаточно быть просто королем. Не стоит ему размениваться на литературу. Тем более такого качества…
Еще раз прошу тебя, не обижайся, Сонни, – мягко добавил он, – представители богемы, к которой я принадлежу, всю жизнь плывут по океану абсурда, им в нем удобно, они не тонут… Ты же непременно пойдешь ко дну. Тебе потребен другой океан…
– У нас один океан на всех…
– Нет, у тебя – другой. В моем океане, где каждая новая волна не похожа на предыдущую и цвет воды меняется каждое мгновение, где всегда штормит и волны не движутся в одном направлении, а, постегиваемые неистовыми ветрами, сталкиваются друг с другом, там норма – исключение, а хаос – закономерность. У тебя же, в твоем правильном, целесообразном океане, повинующемся правилам, которые установлены скучными, но очень предусмотрительными и дельными людьми, всегда штиль и днем и ночью светит пусть холодноватое, но зато ясное солнце…
Дальнейших слов своего друга Самсон не расслышал, потому что пир был нарушен истеричными воплями, глухими и страшными звуками тел, падающих на пол, грохотом разбиваемой посуды, женским визгом… словом, начался долго ожидаемый скандал.
А произошло вот что. Упившись, маркиз Закс обозвал братьев Берковских Лернейской двухголовой гидрой. И пообещал тут же, на королевском пиру разделаться с ними. Маркиз Урбан, как всегда, горячо поддержал друга.
Наиболее просвещенные аспероны вспомнили, что Лернейская гидра – ненасытное чудовище, пожиравшее домашний скот целыми стадами. Вспомнили и то, что имя Геракл, данное Заксу при рождении, очень располагает к тому, чтобы дубиной или чем-то иным отшибить этой гидре головы.
Видимо, эта же мысль пришла на ум и Заксу, потому что он незамедлительно приступил к заявленной расправе, вооружившись алебардой, которую позаимствовал у зазевавшегося гвардейца. Головы братьям, правда, Закс не отшиб, но помял их, пока его не догадались связать, изрядно.
В драке приняли участие и другие интересанты. Король, Аннет и Поль, улыбаясь и одобрительно наклоняя головы, наблюдали за сражением.
Аспероны, соскучившиеся по развлечениям, бились не на жизнь, а на смерть.
Вне всякого сомнения, пир удался…
– С твоими асперонами можно иметь дело, – одобрительно сказал Поль, – они мне немного напоминают русских. Но больше – древних греков. И суть здесь не только в ионических одеяниях.
Ближе к ночи к королю с таинственным видом подошел обер-гофмаршал Шауниц и вручил ему миниатюрный конверт, спрыснутый французскими духами.
Самсон вскрыл конверт и, не веря собственным глазам, дважды перечел письмо.
Агния извещала отца, что только что беседовала по телефону с графом Нисельсоном, которому сообщила о своем согласии выйти за него замуж.
Король задумался.
Значит, когда он сойдет со сцены, Агния и ее супруг наследуют престол. Нисельсон станет королем. Еврей на Асперонском троне. Самсон хмыкнул. Занятно…
Что ему остается делать?
Повторить последний подвиг короля Иеронима, который на старости лет тщетно пытался обзавестись приличным наследником?
При мысли о том, что ему придется ложиться в постель с нелюбимой женщиной, король почувствовал себя дурно.
Он посмотрел на Аннет. Нет! На роль королевы она не годится. Слава Богу, Аннет не выглядит по-королевски. Впрочем, немногие представители европейских королевских домов могут похвастаться тем, что выглядят не как кухарки или деревенские простачки. Перед глазами возникли физиономии нынешней королевы Англии и принца Уэльского…
…Что ж, граф станет у истоков новой династии асперонских королей, династии Нисельсонов. Может, оно и к лучшему. Оздоровит, так сказать, вялую голубую кровь Романовых и Габсбургов.
Король повертел письмо в руках. Вот такие, незначительные на первый взгляд, бумажки подчас в корне меняют жизнь не только отдельных людей, но и целых государств.
– Вот что, милочка моя… – шепнул король своей возлюбленной и в задумчивости почесал затылок. – Не убирай посох и котомку слишком далеко. Сдается мне, они еще понадобятся…
Аннет подняла глаза на короля.
У Самсона вдруг перехватило дыхание.
Волны света, которые испускали – он это со щемящей и сладостной болью в сердце увидел! – ее влажно-бархатные, почти слезоточившие, зовущие глаза, заставили его повторить:
– Сдается, они еще понадобятся… – его голос дрогнул, – нам, любимая… У русских есть поговорка, не место, понимаешь, красит человека, а человек – место… Хорошая поговорка. Но не во всех случаях она работает. Может же такое статься, что место тебе не понравится. Что тогда? Уверен, его тогда надо менять. И искать новое, глядишь, что-нибудь да подберешь… Словом, перед нами весь мир… Он велик и прекрасен, этот бескрайний мир людей…
Самсон был очень трогателен в этот момент.
Аннет продолжала смотреть на возлюбленного. Что-то странное происходило с королем. Высокопарность не в его стиле. Король и сам это понял.
И как бы извиняясь, он добавил:
– Прости за пафос. Но это не я… Это Антуан де Сент-Экзюпери сказал…
Аннет потупила глаза и после паузы мягко сказала:
– Ты слегка ошибся, это сказал Джойс…
Интеллектуал Поль, у которого был слух как у койота, не выдержал:
– Будьте осторожны, ваше величество… Ваша боевая подруга, пользуясь вашим дремучим невежеством, пытается, надеюсь, не предумышленно, ввести вас в заблуждение. Задолго до старины Джойса это сказал старина Мильтон, автор известного «Потерянного рая» и менее известного «Самсона-борца», – Поль поднял указательный палец. При этом он выразительно посмотрел на Самсона. – Говоря, что мир людей безграничен, Мильтон хорошо знал, что говорил, потому что когда писал эти строки, был уже абсолютно слеп и не покидал своего дома… Оно и понятно, какие уж тут путешествия, когда глаза не видят…
Самсон поднялся, пересек зал и вышел на открытую веранду.
* * *
…Король Асперонии стоял, облокотившись на перила, и смотрел в темную глубину старинного парка.
Повеяло прохладой.
За спиной короля неистовствовал пир. Звучала бравурная музыка. Здание содрогнулось от топота кованых сапог, стука алебард и боевых кличей: это начала отплясывать рота королевских гвардейцев.
Самсон запрокинул голову и увидел то, что всегда неудержимо влекло его. Черный бархат ночного неба с брильянтовым мерцанием далеких миров. Полное тайн и загадок пространство, возможно, ограниченное дивным открытием профессора Мёбиуса.
И страстное желание никогда не умирать охватило Самсона. Он вспомнил шутовскую буллу о королевском бессмертии и тихо засмеялся…
Скрипнула дверь. Он обернулся и, щурясь от света, на фоне сияющего окна увидел похожий на видение хрупкий женский силуэт.
Самсон сделал шаг навстречу видению и протянул руку. И тут же ощутил, как в его не по-королевски широкую ладонь легла теплая узкая ладошка.
Он нежно привлек Аннет к себе. Поцеловал в теплую голову. Аннет прижалась к нему с такой преданной и ласковой готовностью, что он понял: и сегодня, и завтра, и послезавтра, и еще великое множество ночей он будет спать с этой девушкой, дороже которой для него нет ничего на свете.
Для полной идиллии не хватало романтических стихов.
В дверях возникла вздорная фигура Поля с двумя бутылками в руках.
– Тсс! – сказал Поль самому себе и, неизвестно кому грозя бутылками, вдруг истошно закричал стихами Лонгфелло:
– Не тверди в строфах унылых:
«Жизнь есть сон пустой!» В ком спит
Дух живой, тот духом умер:
В жизни высший смысл сокрыт.
– Жизнь не грезы. Жизнь есть подвиг!
И умрет не дух, а плоть.
«Прах еси и в прах вернешься», —
Не о духе рек господь.
– Путь далек, а время мчится, —
Не теряй в нем ничего.
Помни, что биенье сердца, —
Погребальный марш его.
Поль умолк и своими пронзительно-сапфировыми очами воззрился на Самсона.
