Однако очевидно, что «Финнеганов помин» – не многоязычный текст, то есть он, конечно, таков, но с точки зрения английского языка. Это текст многоязычный, каковым мог его помыслить себе англоязычный человек. И все же представляется, что выбор Джойса, переводившего самого себя, заключался в том, чтобы помыслить текст назначения (французский и итальянский) как многоязычный, каким мог бы помыслить его себе италоязычный или франкоязычный читатель.
Таким образом, если, как отмечал уже Гумбольдт, переводить – значит не только подводить читателя к пониманию языка и культуры оригинала, но и обогащать свой собственный язык и культуру, тогда несомненно, что всякий перевод «Финнеганова помина», научающий свой родной язык выразить то, чего прежде он выразить не мог (как сам Джойс сделал с английским), заставляет его сделать некий шаг вперед. Возможно, этот шаг окажется чрезмерно широким, и язык такого эксперимента не вынесет, но кое-что при этом будет все же достигнуто.
Перед Джойсом стояла такая задача: передать язык, столь легко поддающийся puns, неологизмам и скрещиванию различных слов, как английский, на таком языке, как итальянский, сопротивляющийся созданию неологизмов путем словосложения. Встретившись с такими немецкими словами, как Kulturkampf («культуркампф») или Frauprofessor («госпожа профессор»), итальянский язык сдается. То же самое относится и к английскому splash-down («приводниться»). Прибегают к поэтичнейшему глаголу аттаrаrе (букв. «примориться»), описывающему мягкую посадку гидросамолета, а не резкое столкновение космического корабля с водной поверхностью. С другой стороны, у каждого языка – свой гений: для высадки на Луну английский неуместно пользуется глаголом to land («приземлиться»), тогда как итальянский изобрел глагол «прилуниться» (allunare).
Пусть так. Но если бы речь шла о переводе некоего текста, где во взволнованном тоне повествуется о landing («прилунении») космического корабля, то английский глагол land был бы односложным, а итальянский «прилуняется» (alluna) – трехсложным. Это породило бы проблемы ритма.
Рассмотрим сейчас один пример того, как Джойс, которому необходимо передать ритм, свойственный английскому, переформулирует текст, чтобы приспособить его к другому языку: сначала французскому, затем – итальянскому.
Tell me all, tell me now. You’ll die when you hear. Well, you know, when the old cheb went futt and did what you know.Yes, I know, go on.
[Режь мне все, режь прям’ щас. Да ты б сдох, каб знал! Ну, ты ж знашь, как тот стар хрыч вдруг – брык! – и взял да и дал то, что знашь? Ну, вѣмъ, вѣмъ: дуй, шпарь, жарь!]
В оригинале тридцать односложных слов. Во французском переводе сделана попытка воспроизвести ту же самую ритмическую структуру – по крайней мере, с точки зрения устной речи:
Dis-moi tout, dis-moi vite. C’est à un crever. Alors, tu sais, quand le vieux gaillarda fit crack et fit ce que tu sais. Oui je sais, et après, après? (Joyce – Soupault – Beckett)
[† Режь мне все, режь мне вмиг. Эт’ ж сдохнуть! Ну вот, ты ж знашь, как старый хрыч – хряпс! – и выдал то, что знашь… Ну, вѣмъ, вѣмъ – а дальше, дальше? («фр.», Джойс – Супо – Беккет)]
Во французском тексте двадцать пять односложных слов. Неплохо. Впрочем, остальные слова состоят только из двух или, самое большее, из трех слогов. А что происходит с итальянским – с языком, в котором немного односложных слов (во всяком случае, если сравнивать с английским)?
Dimmi tutto, е presto presto. Roba da chiodi! Beh, sai quando il messercalzone andò in rovina e fe’ ciò che fe’? Si, lo so, e po’ appresso? Joyce – Frank – Settani)
[† Скажи мне все, да быстро, быстро! Это ж чума! Ну, ты знашь, когда старый пердун кулдыкнулся да и – бряк то, что бряк? Ну, вѣмъ – а что дальше-то? («ит.», Джойс – Франк – Сеттани)]
В итальянском тексте шестнадцать односложных слов, но по меньшей мере половина из них – это союзы, артикли и предлоги, проклитические частицы, не несущие на себе ударения, но присоединяющиеся к следующему слову – и, если говорить о слуховом воздействии, удлиняющие это слово. Все прочие слова состоят из двух, трех или даже четырех-пяти слогов. Если в основе английского текста лежит джазовый ритм, то в итальянском слышна оперная распевность. И это выбор, сделанный Джойсом. При рассмотрении других пассажей его итальянского перевода обнаруживаются такие длиннющие слова, как scassavillani («ломимужланов» или «пашимужланы»), lucciolanterna («светлякофонарь») и pappapanforte («жрипряник»), freddolesimpellettate («знобкоскорняченные»), inapprodabile («непричаливаемый»), vezzegiativini («ласкательненькие») – длинные даже для итальянской лексики, так что Джойсу и вправду пришлось изобретать их.
Конечно, в «Финнегановом помине» используются и довольно длинные составные слова, но обычно Джойс играет на слиянии двух кратких слов. Поскольку итальянский язык такой возможности не давал, Джойс сделал противоположный выбор: он попытался отыскать многосложный ритм. Чтобы добиться этого, он зачастую не обращал внимания на то, что в итальянском тексте говорится не то же самое, что в английском.
Приведем один весьма показательный пример. В конце второго переведенного отрывка мы обнаруживаем следующее:
Latin me that, my trinity scholard, out of eure sanscreed into oure eryan!
[Приблизительный «перевод»: Перелатынь-ка мне это, мой троичник-школиард, с вашего неверского на наш эрийский!]
Даже если не пускаться в поиски всех аллюзий, некоторые из них прямо-таки бросаются в глаза. Здесь две лингвистические отсылки, к латинскому и к санскриту (sanscreed: фр. sans «без» + англ. creed «вера»), причем подчеркивается арийское (егуап) происхождение последнего. Здесь есть также Троица (trinity), но без веры (sanscreed) – учтем, кроме того, что догмат о Троице был предметом арианской ереси; на заднем плане маячат Эрин (Ирландия) и Тринити-колледж, где учился Джойс. Кроме того (но это уже для филолога-маньяка), здесь есть отсылка к трем рекам: Уре (Ure), Ур (Our) и Эуре (Eure); далее мы увидим, какую роль играют реки в «Финнегановом помине». Во французской версии решено было сохранить верность центральному ассоциативному ядру (даже за счет немалых потерь):
Latine-moi çа mon prieux escholier, de vostres sanscroi en notre erryen. (Joyce – Soupault – Beckett)
[† Приблизительный «перевод»: Перелатынь мне это, мой молибожный школиард, с вашаго санскрéста на наш эррийский! («фр.», Джойс – Супо – Беккет)]
Допустим, в ассоциативной цепочке, порождаемой словом prieux, мы находим некие намеки на Троицу, ибо оно составлено из трех слов: prieur («приор»), pieux («набожный») и prière («молитва»); в слове sanscroi — отсылку к санскриту, а также к sans croix («без креста») и sans foi («без веры»), а в слове erryen — также некий намек на ошибку (erreur) или блуждание (errer).
А теперь перейдем к итальянской версии. Здесь автор очевидным образом принял решение, что лингвистические референции должны перейти, так сказать, от глоттологии (языковедения) к глотте (языку) или от language («языка как системы знаков») к tongue («языку как физическому органу»); а возможное теологическое отклонение должно стать отклонением сексуальным:
Latinami cio, laureata di Cuneo, da lingua aveta in gargagliano. (Joyce – Frank – Settani)
[† Приблизительный «перевод»: Перелатынь-ка мне это, аспирантка из Клина, с языка праящуров на полоцкательный! («ит.», Джойс – Франк – Сеттани)]
Любого переводчика, который не будет самим Джойсом, обвинят в необоснованной вольности. И действительно, вольность тут налицо, но утвержденная самим автором. Единственный намек на древние племена и языки содержится в слове aveta – avita («птичий» + «дедовский»); однако в свете того, о чем будет сказано дальше, это слово вызывает в сознании также avis avuta («птица, которую отымели»: лат. + итал.). Что касается остального, то «аспирантку из Клина» (laureata di Сипео) в самом деле пронзил некий клин, поскольку, если быстро произнести синтагму Cuneo-da-lingua, встанет тень слова «куннилингвус», подкрепленного аллюзией на полоскание горла (gargarisто), однако завершается она (без всяких оснований в оригинале) отсылкой к восемьсот первой реке из тех восьмисот, что с редким упорством перечисляются в этой главе: к реке Гарильяно.
Троица исчезла, и Джойс безмятежно совершает свое последнее отступничество. Его интересовало другое: показать, что́ можно сделать с итальянским, а не с «Филиокве». Тема была лишь предлогом.
