с солдатами незнаком. Но он принялся рассказывать о том, что повидал во время путешествия. И чем больше репа слушала, тем больше она забывала. Из неё всё время вытекала какая-то жидкость, Том думал, что это слёзы, но оказалось, что это вытекают мозги – от перегрузки. Вскоре все соки из репы вытекли, осталась лишь шкурка, и Том бежал оттуда в испуге: вдруг решат, что он съел бедный овощ!
Том был напуган и изумлён всем, что увидел вокруг, и он не мог понять, куда же он попал. Кого бы спросить? Наконец он споткнулся о старую трость, она была полузасыпана землёй, но когда-то знавала лучшие времена – ведь вместо головы у неё был набалдашник с королевской головой.
– Видишь ли, когда-то все они были нормальными детьми, и если бы им позволили нормально расти, то из них бы выросли нормальные взрослые. Но глупые папы и мамы не позволяли им заниматься всем тем, что так любят дети: собирать полевые цветы, лепить пирожки из глины, искать птичьи гнёзда и плясать хоровод по вечерам, как все малыши. Нет, родители каждый день задавали им кучу уроков и заставляли их зубрить, зубрить, зубрить, всю неделю они готовились к каким-нибудь экзаменам, а по воскресеньям занимались в воскресных школах. Каждую субботу они сдавали экзамены за неделю, в конце каждого месяца – экзамены за месяц, в конце каждого года – экзамены за год. Всё-то они зубрили по семь раз, как будто бы недостаточно выучить что-то однажды, но хорошо. И вот мозги у них непомерно раздулись, головы выросли, а всё остальное сморщилось и исчезло. И все они превратились в свёклы, брюквы, репы и прочее, знаешь, такие овощи, у которых есть лишь голова, и ничего больше. А их глупые родители продолжали настаивать на своём и обрывали даже листья, стоило появиться какой-нибудь зелени. Все знают, что зелень – это свежесть и юность.
– Ах, если бы наша добрая фея знала об этом, она прислала бы волчки, мячи, камешки, куклы, и все они стали бы жизнерадостными детьми! – сказал Том.
– Увы, поздно, теперь они никогда не смогут играть. Посмотри, ноги их превратились в корешки и вросли в землю, они ведь никогда даже не гуляли, всё учились да учились, сидя в тёмных, душных домах. А вон и экзаменатор, тебе лучше скрыться с глаз долой. А то он начнёт экзаменовать и тебя, и твоего пса заодно, а потом примется за остальных детей воды. От него не сбежишь, нос у него может вытягиваться на девять тысяч миль, он вынюхивает детей где угодно – сквозь замочные скважины и дымоходы, сверху и снизу, в любой комнате, и он постоянно экзаменует детей и их учителей тоже. Но наша добрая старая фея обещала мне, что настанет день, когда его хорошенько выпорют, уж тут-то и я смогу принять участие.
Том отошёл в сторону и стал ждать, когда же появится главный экзаменатор.
Но когда он появился и заметил Тома, то стал кричать на него так громко, требуя, чтобы Том подошёл ближе и сдал экзамены, что Том развернулся и кинулся прочь изо всех сил, а пёс мчался за ним. И вовремя: бедные редиски, репки, брюквы, свёклы вокруг начали лопаться от испуга, и шум стоял такой, как на поле боя во время пушечной атаки, так что Том решил, что они вот-вот взлетят на воздух.
Он прыгнул в море и быстро-быстро поплыл прочь, распевая:
– Прощай, несчастный остров! Как хорошо, что я не знаю больше ничего, кроме чтения, письма и счёта!
Наконец Том добрался до большого здания, выбрался на берег и пошёл к нему, думая, не там ли мистер Граймс. Однако навстречу ему с воплями «Стой! Стой!» кинулись три или четыре… полицейские дубинки!
Однако Том даже не удивился, он уже устал удивляться. И он не испугался – он ведь не сделал ничего дурного.
Он остановился, и, когда передняя дубинка поравнялась с ним, грозно вопрошая, что ему тут надо, он показал пропуск, который дала ему матушка Кэри. И дубинка воззрилась на пропуск, изо всех сил выпучив свой единственный глаз, торчавший сверху.
– Ну ладно уж, проходи, – сказала наконец дубинка. – А я, пожалуй, пройду с тобой.
Том не стал возражать, сказать по правде, ему даже стало спокойнее рядом с дубинкой в незнакомом месте.
– А где же твой полицейский? – спросил Том.
– Мы не похожи на те неуклюжие глупые дубинки, сделанные людьми в наземном царстве. Тем беднягам нужен целый человек, чтобы он их носил, а мы выполняем свою работу сами, и хорошо выполняем.
– А почему у тебя такая петля на рукоятке? – спросил Том.
– Как почему? Кончив дежурство, мы идём домой и подвешиваемся на гвоздь.
Том не знал, что на это можно сказать, и они пошли в молчании, пока не добрались до больших железных дверей. Это была тюрьма. Тогда дубинка наклонилась и дважды стукнула в дверь головой.
В двери приоткрылось окошечко, и из него выглянуло огромное старинное ружьё, начинённое зарядами. Том слегка отшатнулся при виде такого привратника.
– За что его осудили? – спросило ружьё глубоким низким голосом, шедшим из его широкого дула.
– Извините, сэр, его не осудили, этот молодой человек явился к нам от её превосходительства, ему нужен трубочист Граймс.
– Граймс? – переспросило ружьё.
Оно исчезло за дверью, может быть, для того, чтобы сверить список заключённых.
– Граймс находится в трубе триста сорок пять, – раздался вновь голос. – Молодому человеку лучше проследовать на крышу.
Том посмотрел вверх, на стену, и подумал, что ему никогда туда не забраться – она была, наверное, миль девяносто длиной. Но стоило ему поделиться своими опасениями с дубинкой, как она развернулась и так лихо поддала Тому снизу, что он мигом взлетел на крышу, едва успев прихватить пса.
Там ему попалась навстречу ещё одна дубинка, Том объяснил ей, зачем пришёл, и дубинка повела его к Граймсу.
– Боюсь, что это всё бесполезно, – предупредила она Тома по дороге. – Он ни в чём не раскаивается, это самый жестокий, самый грубый, самый бездушный субъект из всех, за какими мне приходится присматривать. Он мечтает лишь о пиве да трубке с табаком, а у нас ничего такого, конечно, не позволяют.
Они пошли по свинцовым полоскам, которыми была выстелена крыша, и всё вокруг было так перепачкано сажей, что Том подумал:
