К Деникину отправили делегацию, во главе с Тимошенко и Гнилорыбовым, которая предложила ему возглавить южно-русское государство, если он согласен иметь представительное учреждение с законодательной властью и ответственное перед этим учреждением правительство. Круг, в свою очередь, соглашался вести войну до победного конца, т. е. до «восстановления» России.
Деникинский поезд превратился в говорильню. Целый день спорили и ссорились. Деникин требовал абсолютного veto и несколько раз просил оставить его в покое, не приставать к нему с разными конституциями. Наконец, плюнув на veto, требовал ответственности министров военного, морского, снабжений и путей сообщения только перед ним.
Делегация не возражала.
— Соглашение с генералом Деникиным достигнуто! — принес наконец телеграф радостное известие в Екатеринодар.
В. Л. Бурцев, посетивший в это время Кубань, считал, что уж теперь-то, наконец, Россия спасена: глава общерусской власти признал демократический строй!
— На днях будет написана новая страница русской истории, — говорил он журналистам. — Ген. Деникин беспощадно подводил итоги ближайшего прошлого и определенно указывал на выход из создавшегося положения. Установлены лозунги:
1) единая, великая, неделимая при автономии окраин;
2) Всероссийское Учредительное Собрание;
3) земля крестьянам и трудовым казакам;
4) борьба с большевиками до конца.
— Я возвращаюсь обратно в Париж, — заключил он беседу, — и еду туда с твердой верой в близкую победу над большевиками, с непоколебимой верой в возрождение России. «В Москву!» — вот наш лозунг.[303]
Деникин пытался оставить «правительство» Богаевского. Круг и слышать не хотел об этом. Тогда выплыла кандидатура П. М. Мельникова, подголоска Богаевского.
На Мельникове помирились.
В состав кабинета вошли: адвокат Зеелер, бывший ростовский градоначальник при Керенском, — министром внутренних дел; ген. Баратов, любезный Англии, — министром иностранных дел; П. М. Агеев — министром земледелия; Ф. С. Сушков — народного просвещения; Ф. Леонтович — торговли и промышленности; ген. А. К. Кельчевский, начальник штаба Донской армии, — военным министром.
А кубанцы попрежнему не хотели воевать! Не только не шли на фронт из станиц, а, напротив, убегали с фронта в станицы и жили там легальными дезертирами, — как писал об этом в своем приказе от 28 января, № 76, ген. Болховитинов.
В бодрящих телеграммах недостатка не было.
«Все воодушевлены порывом вперед и верой в успех, — сообщали из тех пунктов, откуда посылали на фронт вновь сформированные кубанские части. — Мобилизация здесь проходит блестяще, — телеграфировали 7 января из Армавира: — Старики говорят: «Пойдем на фронт и не вернемся оттуда, пока не прогоним красных. Тех, кто не хочет воевать, и дезертиров, мы, вернувшись, прогоним из станиц».
На деле выходило по-иному. Те, которых кое-как довозили до фронта, определенно не хотели итти в бой.
Таманский отдел, как и раньше, не признавал ни бога, ни чорта, тем более своего кубанского правительства, и смеялся над приказом о общей мобилизации. Здешнюю анархию усиливали члены Рады, ругавшие теперь безбоязненно Деникина, кадетов и их политику. Орган федералистов, «Кубанскую Волю» пришлось даже закрыть за то, что она, по словам правительства и сообществ разжигала страсти, осуждая уже сданный архив путь государственного строительства.
За Кубанью, по железнодорожной линии Екатеринодар — Новороссийск, в предгорье, собрались громадные шайки зеленых под главенством сотника Пилюка. Газеты писали, что вместе с Пилюком орудует И. Л. Макаренко, который хочет занять Екатеринодар с помощью зеленой армии. Это оказалось вздором. Макаренко в феврале вернулся из изгнания и заявил, что политической деятельностью больше не намерен заниматься. Екатеринодарское действо пошло ему на пользу.
В Таманский отдел и против Пилюка двинули 1-ю донскую дивизию, в состав которой входила и гвардия.
Теперь братья донцы гнали на фронт братьев кубанцев.
— Мы ждем от кубанцев ответа. Мы имеем право так разговаривать с ними и требовать их всеобщего ополчения, — говорил на Круге Гнилорыбов.
Озлобившись на скверный прием, оказанный в станицах, на нежелание мобилизоваться и выручать брата из беды, 1-я донская дивизия не церемонилась. В станице Славянской каратели расстреляли члена Рады Щербака, который яко бы отговаривал кубанцев мобилизоваться; в других станицах — расстреливали шестидесятого, пороли десятого. Тут же, по сообщению кубанских газет, не преминули попартизанить, раздобывая зипуны.
У Ильской (за Кубанью) произошло сражение между бандами Пилюка и донской дивизией. В результате зеленые отошли к Абинской, еще далее в горы. Но железная дорога фактически все время находилась под угрозой их набега.
Шкуро выбивался из сил, разъезжая по станицам и уговаривая.
— А зачем повесили Калабухова? Пусть Деникин отдаст нам его, тогда пойдем! — ответили казаки командарму в Павловской.
Тень Калабухова витала над станицами и подстрекала казаков на сопротивление.
В роли главноуговаривающего выступил и ген. Хольман, очень подружившийся с Деникиным, 10 января, на ст. Тихорецкой, он сочинил и разослал для расклейки следующее воззвание:
«Казаки! Меня послал сам его величество король Англии для того, чтобы помогать вам в вашей борьбе против врагов христианства, и не забывайте, что с большевиками идут китайцы, латыши и другие наемники, которые хотят справить кровавый праздник в ваших домах и станицах. Допустите ли вы, чтобы ваши жены и дети стали посмещищем этих убийц? Я доложил его величеству, что после все решили во что бы то ни стало уничтожить этих вылюдей.
Я знаю, что война трудна; я знаю, как доблестно вы сражались в безкрайних степях Царицына в холод и в… знаю, как вы боролись до сих пор будучи лишены много необходимого. Но этому всему я могу ПОМОЧЬ и буду помогать, пока только смогу, обмундированием и снаряжением.
Но я хочу, чтобы вы знали, что Англии не так легко сейчас помогать России, потому что война за пять лет и нас сильно потрепала, и в то время, как теперь нам следовало бы беречь каждую английскую копейку, на самом деде вышло так, что многие государства, участвовавшие в войне, просят их кормить и одевать. Чтобы не было того, что было до сих пор, что на фронте люди голы и босы, а в тылу спекулянты продавали обмундирование, я теперь прошу вас, полагаясь на вашу честность, следить за тем, чтобы обмундирование и снаряжение, какое вы получите, не было растрачено. Я помогаю России, чем могу, и требую, чтобы и вы помогали мне, сохраняя во всем порядок.
Казаки! В сердце вашем помоги вам бог! Вы боретесь за славное и святое дело. С вами ген. Деникин. Если бы таких людей, как он, было больше в России, вы бы давно победили. Верьте ему. Не верьте тем, кто говорит, что Россия одно, а Кубань и Дон — другое.
Со временем, когда правительство получит возможность, с помощью Англии, оно даст вам мануфактуру и товар. Не верьте также тому, кто говорит, что счастье Кубани и Дона в том, чтобы они были отдельные государства. Я за свою службу объездил весь свет и скажу вам, что малым государствам живется трудно и что, рано ли, поздно ли они все равно соединятся в одно большое. Я видел Россию двадцать четыре года тому назад и полюбил ее. Поэтому, несмотря на то, что я англичанин, мне больно видеть, как некоторые ее сыновья колеблются сейчас в момент ее опасности и не идут горячо и быстро на помощь обиженной матери.
Помните, одно имя проклято в истории, имя того, кто сказал: — «Я умываю руки», когда Христос шел на крестное страдание. Не допустите, казаки, чтобы вас прокляли потомки ваши. Лучше заслужить вечную славу в бою за родину.
Помоги вам бог!
Генерал-майор Хольман. Начальник его величества английской военной миссии, почетный казак станиц Незамаевской и Старочеркасской».[304]
Обещание товаров и мануфактуры не дало желательного эффекта.
Не только не знавший слова по-русски почетный казак двух станиц, но и сам Шкуро, подлинный потомок запорожцев и «народный герой», ничего не мог поделать с кубанским казачеством. Разочарование все более и более охватывало душу этого стихийного человека. Предчувствуя близкий крах всему, он заблаговременно отправил в Константинополь своих родителей и вел переговоры о продаже своего дома на Крепостной улице через посредство нотариуса Подушко.
Супруга его пока еще жила в Екатеринодаре. Я навестил ее и был поражен изысканным тоном, который теперь царил у Шкуро, совершенно не гармонируя с его бесшабашной натурой. Мебель в стиле empire. Лакей в нитяных перчатках. Прекрасная сервировка стола, прекрасная кухня и великолепные вина, особые к каждому кушанью.
Роль церемониймейстера при дворе Шкуро играла графиня Воронцова-Дашкова, невестка бывшего наместника Кавказа, жена его младшего сына. Она, что называется, охаживала жену «народного героя», относясь к ней отчасти заискивающе, отчасти покровительственно и стараясь подготовить недавнюю скромненькую офицершу к роли знатной дамы. Сам «герой» очень плохо поддавался светской дрессировке, и громкая фамилия графини не мешала ему называть ее довольно фамильярно «графинчиком».
