взгляда от застывших черт. – Зачем?
– Идем дальше, принцесса. Ты еще не все увидела. – Дама снова шагает, направляясь к следующим воротам.
Я не двигаюсь с места.
– Как можно так поступать с кем-то… с кем угодно?
Она глядит на меня, в глазах сверкает гнев:
– Ты точно хочешь узнать?
– Да.
– Тогда я тебе покажу.
Дама тянется ко мне, заключает в ладони мое лицо, и мир исчезает.
Группа солдат тащит пленного сквозь заросли на поляну, где прямо надо мной ждет в седле наездник. Воины швыряют человека на землю и отступают, глядя на командира.
– Отлично. – Тот спрыгивает с лошади, сверкая на солнце кожей и сталью доспехов, и пинком перекатывает скорченное тело на спину.
Женщина, ошеломленно понимаю я. Она из фейри, глаза горящие и грозные, но горло обхватил ошейник с черным камнем, я таких никогда не видела, но догадываюсь: это оберег от колдовства, который делает ее обыкновенным человеком пред лицом воинов.
Где-то позади принимается плакать ребенок, но я не могу повернуть голову и посмотреть.
Наездник стягивает шлем, кидает одному из солдат. В глаза сразу бросаются черты – высокий лоб, скулы, смуглая кожа. Он хватает пленницу за платье одним облаченным в перчатку кулаком и тащит ее вверх.
Всхлипы ребенка перерастают в пронзительный визг.
Лицо у женщины разбито и исцарапано, но, взглянув на захватчика, она кривится и в него плюет.
Воин хохочет, глубоким рокочущим звуком заливая поляну, волочит женщину к дереву и с размаху бьет спиной о ствол.
Я потерянно озираюсь, но солдаты лишь наблюдают с ленивым весельем. У меня нет голоса, чтобы взмолиться о помощи.
С тошнотворным чавк воин протыкает кинжалом ладонь пленницы, прибивая ее руку над головой. Она хрипло кричит, глотает воздух и резко стискивает зубы. Из глаз льются слезы, бегут по щекам. Она смотрит в мою сторону и безнадежно пытается утешить улыбкой.
Я визжу беззвучно, бездумно, не в силах отвести глаз от того, как воин пригвождает ее правую руку рядом с левой. Отступает на шаг, разглядывая свое творение. И все с тем же сердечным смехом достает меч и вскрывает ей живот.
Сумей я двинуться, сумей вдохнуть, меня бы вывернуло от ужаса. Но плачущее дитя, чьими глазами я смотрю, не отводит взгляда, так что и я не могу даже отвернуться.
Всадник убирает оружие и идет обратно к лошади. Уже из седла наблюдает, как женщина корчится в агонии и наконец обрушивается наземь, когда изувеченные руки соскальзывают с клинков. Несколько раз дергается, сотрясаясь всем телом, прижимая останки изорванных ладоней к зияющей ране на животе. И застывает без движения в растущей луже крови.
Мужчина поворачивает лошадь ко мне. Я слышу поступь копыт по жирной земле, слышу сквозь задыхающийся визг ребенка. Всадник смотрит с высоты, презрительно изогнув губы. Обутая в сапог нога срывается со стремени, врезается в лицо ребенка, и меня бросает назад. Всхлипы резко стихают.
– Пленницей была моя мать, – произносит Дама, роняя руки.
Меня безудержно трясет, зубы стучат, в животе дурнота.
– Я очнулась в одиночестве над ее телом – меня оставили, чтобы я рассказала нашим людям, что сталось с ней. Она была одним из предводителей, великим вождем, но кто-то ее предал. Видишь ли, они схватили меня и использовали как приманку.
Я зажмуриваюсь и мотаю головой. Будто могу все отвергнуть, вытряхнуть эти образы прочь. Снова и снова я вижу клинки, что пронзают грубые ладони, вижу блеск скользящего сквозь тело женщины меча.
– Я поклялась убить его, уничтожить его род за содеянное.
– Это был… – хрипло говорю я, и по телу проносится шквал дрожи. Темные волосы, глаза цвета земли.
– Прапрадед твоего Кестрина. Теперь понимаешь?
Дама не ждет моего ответа и шагает к кованым воротам меж двух полос живой изгороди. Я ковыляю следом сквозь ночной кошмар лунного света и теней сада.
– Дама, – зову ее, пытаясь идти ровно. Пытаясь собраться.
– Маленькая принцесса.
– Но ведь то был… не принц. Зачем карать его за жестокость далекого предка?
– Я поклялась уничтожить их род.
– Но если Кестрин сам никому никогда не вредил, то убить его за нечто ему неподвластное…
– У него это в крови.
– Но, Дама… – говорю я, не в силах найти убедительный довод. Я ведь знаю, что она ошибается – должна ошибаться.
– Хватит. Вот, погляди на своего принца.
Сад плывет, беззвучно кружится и оседает уже в новой форме. Я на другой укрытой высокими изгородями площадке, но каменное изваяние в центре не стоит на ногах. Вместо этого он на коленях, откинулся на каблуки и смотрит перед собой. Одна рука крепко сжата в кулак и опирается на ногу, другая вытянута вперед и обхватывает воздух, будто на чем-то мягко лежит.
От его вида у меня леденеет кровь. Я не в силах смотреть ему в лицо. Вместо этого устремляю взгляд на Даму:
– Он мертв?
– Нет, – говорит она. – Я заперла его в глубине самого себя. Пройдет еще несколько дней, прежде чем душа вырвется прочь. Но ты не сможешь ему теперь помочь. У тебя нет такой силы.
– Ты и короля убьешь? И Гаррина тоже?
– Они последние, – подтверждает она лишенным выражения голосом, и я внезапно вспоминаю о худших выходках брата, когда он воплощал расчетливую жестокость, утрачивал любые иные чувства.
Я вскидываю голову, дрожа от холода так, что почти крошатся кости, и смотрю Даме в глаза:
– Тогда ты точно такая же, как он. Такая же, как чудовище, убившее твою мать.
Она цепенеет.
– Ты не знаешь, о чем говоришь.
– Знаю… Ты сама мне его показала, и тебя я видела достаточно. Ты наслаждаешься их смертями так же, как он забавлялся ее гибелью.
Она делает ко мне шаг.
– Ты смеешь убивать невинных ради своей цели, – продолжаю я. – Ты позволила убить Фаладу. Ты бы погубила меня руками Валки. А теперь она сама умрет из-за твоих игр. Для чего? Чтобы ты могла и дальше мстить человеку, которого уничтожила годы назад?
– Ты слишком далеко заходишь, принцесса.
– Нет, Дама. Ты. Ты убиваешь тех, кто никогда не причинял тебе зла, губишь их так же безжалостно, как убили твою маму. Ты отомстила тому, кто это сделал, и теперь сама стала такой же.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – повторяет она, и я вижу дрожание силы в воздухе вокруг.
– Тогда докажи обратное, Дама.
Миг, длящийся маленькую вечность, она сверлит меня взглядом, совершенно пустым. Потом смеется журчанием бегущей по камням воды, ее гнев перетекает в презрение.
– Что ты предлагаешь мне сделать, девочка? Отпустить его?
– Дать ему возможность заслужить свободу и твое прощение.
– Вот уж не думаю. Ты, безусловно, выучилась говорить с нашей первой встречи, но осталась такой же наивной. Ты сама видела его природу. Если ничего не поняла, не моя забота тебя учить.
Но я действительно видела Кестрина – и его ярость, тщательно укрытую, и его нежданную доброту.
– Испытай его, – предлагаю, почти требую я. Должен быть какой-то способ уговорить
