– Ну что, идем?
Он не звал – он требовал, обаятельно, напористо, демонстрируя волевой характер и уже сложившуюся журналистскую хватку. Его бархатный, не терпящий возражений голос, взгляд с плутовскими искорками и притягивали, и увлекали, и не оставалось сомнений – он сможет выстроить свою судьбу. Он использует и все, и всех – промелькнула случайная мысль – для того чтобы выстроить ее, как дом в два этажа с мансардой, вьющимся диким виноградом, с богатым интерьером и роскошными кустами роз у входа. Ремизов почувствовал, что им пытаются управлять, его мыслями, поступками, заставляют что-то делать против собственной воли, и это сразу обожгло. А потом в московской многотиражке появится выдержанная в духе времени статья, в которой его подадут как героя, оказывающего интернациональную помощь. Да, помощь ценой жизни своих солдат, подадут как на блюде, как бифштекс с кровью…
– Мужики, извиняйте. Тут до отъезда осталось всего ничего. А там мать, жена – они ждут, ну сами понимаете. – Ремизов торопливо собирал все подходящие, более-менее правдоподобные слова. – Я страшно рад видеть вас всех, мы еще встретимся, мы обязательно посидим. Выпейте там за меня.
После коротких слов прощания он быстро, не поднимая глаз, пожал протянутые ему руки, изобразил смущенную улыбку и пошел к выходу из парка. Потом вдруг остановился, а оглянувшись, увидел удаляющуюся компанию, широкую спину Ольшанского, который обнимал кого-то за плечи, и еще чей-то быстрый взгляд, как показалось ему, полный удивления и сочувствия.
Свято место пусто не бывает. Та подружка, соседка по двору, о которой жена ему писала, успела выйти замуж за своего капитана, он только что отслужил за речкой, и они приехали в отпуск к ее родителям. Так что Ремизовы оказались званными в гости, и, едва успев распрощаться с одноклассниками, а заодно и с последней иллюзией, Артем уже знакомился с Верой, ее мужем Игорем Долгачевым, капитаном военно-воздушных сил. Новые люди смело и напористо вытесняли собой прошлое, заполняли, захватывали освободившееся пространство.
– Да что ты, Артем, нашего брата сейчас в Союзе как собак нерезаных. Я вот получил назначение в полк, а там две трети летного состава побывало в Афгане. И остальные не задержатся. Мы – явление.
– Что-то я не чувствую себя явлением.
– Врешь, чувствуешь. Разве ты не смотришь на других людей, на этих законченных теплолюбивых обывателей, сверху? А разве они не смотрят на тебя снизу, с благоговением? Ты причастился таких таинств, каких им вовек не постичь.
– Без пафоса нельзя?
– Без пафоса никак. Ты забирал чужие жизни?
– Ты это о чем?
– Вот непонятливый. Ну, ты убил кого-нибудь?
– С чего это я исповедываться должен?
– Вот ты и ответил на вопрос. – Долгачев удовлетворенно, с улыбкой превосходства откинулся на спинку стула. – Значит, да.
– Ты что думал услышать, как я зарубки на прикладе делаю или поминальник в блокноте составляю?
– Нужен ты мне со своими зарубками. Я говорю о том, что думают о тебе окружающие люди. Тебе дано право забирать чужие жизни, а им нет!
– За него, за это право, дорого заплачено.
– Вот видишь, уже заплачено. Ты платежеспособен по самой высокой планке. А кто они перед тобой? – Долгачев не на шутку разошелся, но в этот момент, словно дойдя до кульминации, резко сменил тон и покровительственно добавил: – Молодой ты еще. И дай Бог нам всем благополучно состариться. Девчонки, вы где? Такой тост пропадает.
– Мы здесь, товарищи командиры. – Девчонки, а это звонкое, чуть ветреное слово подходило к ним больше, чем любое другое, глядя с напускным обожанием на своих серьезных мужчин, уже усаживались рядом с ними за стол.
– Спасибо, дождались официального приглашения.
– Ну, Верунчик…
– Как что, так сразу Верунчик. Любите вы себя очень, а надо нас любить, потому что нам бывает грустно.
– Вера, Ирина, наша вина перед вами безгранична…
– Игорь, давай без рефлексии, они нас поймут. Мы – военные, защитники страны, мы их защитники. Мы не можем, как актеры после спектакля, выйти из своей роли. Так не получается.
– Артем, мы все можем. Тост за благополучную старость отменяется. Есть тост за милых дам!
Офицерские жены, они все-таки совсем другие. Они служат, на их плечах тыловое и морально-психологическое обеспечение Вооруженных сил. А то нет! Только масштаб позволяет дать настоящую оценку их службе. Вот если станут все офицеры холостяками, только тогда обретут вес тыловики в качестве поваров и прачек и замполиты в качестве массовиков-затейников. А что до юных офицерских жен, то с самого начала, от белой фаты, им предписаны испытания как подвижничество. Разлуки и встречи – это обычный пульс их жизни, и, когда через края фужеров легкой, искрящейся пеной бежит шампанское, это значит, что пульс в норме. Ирина потерлась носом о плечо мужа, заглянула в глаза:
– Ты у меня самый лучший. – Вино бледно-розовым теплом легло на ее бархатистые щеки, сомкнуло на мгновение густые ресницы. – Конечно, самый лучший, правильный, не то, что этот баламут Долгачев.
– Еще и правильный?
– Да, иначе я не пошла бы за тебя замуж.
– Иногда так хочется побыть неправильным.
– Тебе нельзя, – легко и торжественно Ремизову объ явили табу, в ответ он играючи улыбнулся, изобразив гримасу удивления, – потому что ты начальник.
– Так вот, – откуда-то сбоку выплыл настойчивый голос Долгачева – у нас, Верунчик, такая практика, наши ВВС сейчас самые крутые в мире, а о вертолетчиках и говорить не приходится. Вираж, форсаж, пилотаж, одно слово – песня. Столько, сколько мы летаем, да в каких условиях, и в Штатах никому не снилось. Да только ради этого заваруху надо было устроить. И, по-моему, неплохо получилось. Это же полигон! Кто тут только не бомбился! Стратеги из Союза прилетали. А ты думала. – Бравый капитан прищелкнул языком, прижал к себе жену. – Правду я говорю, пехота?
– Правду, – Ремизов мягко подтвердил. – Все было, и все повторится. Только я сыт по горло. Смотрю вокруг, люди живут, а мы? У них настоящая жизнь.
– А у нас настоящая служба. И еще неизвестно, кому повезло! Они нам завидуют. Они пожизненно застопорились в одном городе, в этом каменном мешке. А мы? А мы, как птицы, весь мир под крылом. Ну разве нет, пехота?
Долгачевы, сидя плечом к плечу, сплотившись, вопросительно и требовательно смотрели на гостя.
– Не убеждай, я и сам оптимист.
– Не чувствуется, – но тут снова пик кульминации спал. – Ладно. У меня созрел фирменный тост. За то, чтоб совпадало количество взлетов и посадок.
Шампанское крупной холодной виноградиной лопнуло у самого нёба, малыми искринками обожгло чувственную часть сознания.
– Вы не летчики, вы – наездники. Видел такого героя-таксиста прошлым летом. Винтом деревья рубил, как топором. Такое и в кино не увидишь. Потом стало не до смеха, когда срубленные бревна на спины моим бойцам посыпались. Но на то она и пехота, чтобы все выдерживать. А про летчика не знаю, добрался до базы, нет?
– Добрался, куда ему деваться. Видел я эту «вертушку» в Баграме, месяца два в капонире стояла, пока лопасти не заменили. Но это так, эпизод, случайность.
– Случайность, я не спорю. Только где бы вы ни разбрасывали ваши бомбы, они все равно на землю падают, то есть к нам, к пехоте. Я со своими бойцами столько от любимых ВВС натерпелся, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Слава богу, цел.
– Да брось, Артем. Что бы вы вообще там делали без нас.
– Продолжали бы умирать.
Женщины, снова устав от патологического невнимания мужчин, от обсуждения последней моды на женские прически, от Абдулова и Алферовой, от французской AnaisAnais, прекратили салонные разговоры и опять перебрались к мужчинам.
– Товарищи офицеры, ну разве вы офицеры? Вы даже не товарищи, никакого уважения женщинам не окажете, а мы, между прочим, хотим танцевать. – Вера, решительно настроенная, с зардевшимся от вина лицом, объявила белый танец.
– Артем, я тебя приглашаю.
– Почту за честь. – Кавалер картинно выставил левый локоть, отвечая на приглашение дамы.
«Под музыку Вивальди, Вивальди…» – аккуратно и изысканно выводил дуэт, чуть прикасаясь к струнам ностальгии.
– А правда, там много женщин?
– Много. – Ремизов чуть поморщил лоб, стараясь понять, что означает «много» для Веры и в чем суть вопроса.
– Любая может завербоваться?
– Эти вопросы военкомат решает. Медицинскую комиссию надо пройти, специальность определенная нужна. Может, еще какие нюансы. А тебе зачем?
– Я тоже хочу.
– Нет, нет, это невозможно. – Он слегка отстранился, – Там люди каждый день гибнут, раненых много, там просто страшно. И ты только замуж вышла.
– Это другой вопрос. И вообще, может, я не для себя спрашиваю…
Долгачев танцевал с Ириной, говорил медленно, в такт музыке, прислушиваясь к себе, стараясь намеками оттенить недосказанное, создать видимость неочевидного.
