Лето было дождливое, но дожди шли не подолгу и наводнением не грозили, только грязь повсюду не просыхала, и река Баруон-Дарлинг текла на тысячу миль, полноводная, глубокая и широкая. Настала зима, но и теперь время от времени выпадали дожди и с ветром налетала темной пеленой не пыль, но вода. И поток бродячего люда, хлынувший на большую дорогу из-за экономического кризиса, иссяк, потому что в дождливые месяцы тащиться на своих двоих по раскисшему чернозему – адская мука, да еще к сырости прибавился холод, и среди тех, кто не находил на ночь теплого крова, свирепствовало воспаление легких.
Боб тревожился – если так пойдет дальше, у овец загниют копыта; мериносам вредно без конца ходить по сырости, неминуемо начнется эта копытная гниль. И стричь будет невозможно, ни один стригаль не прикоснется к мокрой шерсти, а если земля не просохнет ко времени окота, множество новорожденных ягнят погибнет от сырости и холода.
Зазвонил телефон – два длинных, один короткий, условный вызов для Дрохеды; Фиа сняла трубку, обернулась:
– Боб, тебя.
– Привет, Джимми, Боб слушает… Ага, ладно… Вот это хорошо! Рекомендации есть?.. Ладно, пошли его ко мне… Ладно, коли он уж так хорош, скажи ему, наверное, для него найдется работа, только сперва я сам на него погляжу: не люблю котов в мешке, мало ли какие там рекомендации… Ладно, спасибо. Счастливо. – Боб снова сел. – К нам едет новый овчар, Джимми говорит – парень первый сорт. Работал раньше в Западном Квинсленде – не то в Лонгриче, не то в Чарлвилле. И гурты тоже перегонял. Хорошие рекомендации. Все в полном порядке. В седле держаться умеет, объезжал лошадей. Был раньше стригалем, говорит Джимми, да еще каким, успевал обработать двести пятьдесят штук в день. Вот это мне что-то подозрительно. С какой стати классному стригалю идти на жалованье простого овчара? Чтоб классный стригаль променял колеса на седло – это не часто встретишь. Хотя нам такая подмога на выгонах не помешает, верно?
С годами Боб стал говорить все медлительнее и протяжнее, на австралийский лад, зато тратит меньше слов. Ему уже под тридцать, и, к немалому разочарованию Мэгги, незаметно, чтобы он поддался чарам какой-нибудь подходящей девицы из тех, кого встречает на празднествах и вечерах, где братьям Клири надо приличия ради хоть изредка появляться. Он мучительно застенчив да к тому же по уши влюблен в Дрохеду и, видно, этой любви к земле и хозяйству предпочитает отдаваться безраздельно. Джек и Хьюги постепенно становятся неотличимы от старшего брата; когда они сидят рядом на одной из жестких мраморных скамей – больше этого они себе разнежиться дома не позволят, – их можно принять за близнецов-тройняшек. Кажется, им и вправду милее ночлег на выгонах, под открытым небом, а если уж случилось заночевать дома, они растягиваются у себя в спальнях на полу, будто боятся, что мягкая постель сделает их мямлями. Солнце, ветер и сушь не слишком равномерно окрасили их светлую, осыпанную веснушками кожу под красное дерево, и тем яснее светятся на их лицах бледно-голубые спокойные глаза, от уголков которых к вискам бегут глубокие морщины – признак, что глаза эти постоянно смотрят вдаль, в бескрайний разлив изжелта-серебристых трав. Почти невозможно понять, сколько братьям лет, кто из них моложе и кто старше. У всех троих – в отца – простые добрые лица и римские носы, но сложены сыновья лучше: долгие годы работы стригалем согнули спину Пэдди и руки у него стали непомерно длинными. А тела сыновей сделала худощавыми, гибкими, непринужденно красивыми постоянная езда верхом. Но к женщинам, к удобной легкой жизни и удовольствиям их не тянет.
– Этот новый работник женат? – спросила Фиа, проводя красными чернилами по линейке ровную черту за чертой.
– Не знаю, не спросил. Завтра приедет – узнаю.
– Как он к нам доберется?
– Джимми подвезет, нам с Джимми надо потолковать насчет тех старых валухов на Тэнкстендском выгоне.
– Что ж, будем надеяться, что он у нас немного поработает. Если не женат, наверное, и месяца не продержится на одном месте. Жалкие люди эти овчары.
Джимс и Пэтси все еще жили в пансионе Ривервью, но клялись, что дня лишнего не останутся в школе, пусть им только исполнится четырнадцать, тогда по закону можно покончить с учением. Они рвались работать на пастбищах с Бобом, Джеком и Хьюги, тогда в Дрохеде снова можно будет хозяйничать своей семьей, а посторонние пускай приходят и уходят, когда им угодно. Близнецы тоже разделяли присущую всем Клири страсть к чтению, но школа им от этого ничуть не стала милее – книгу можно брать с собой в седельной сумке или в кармане куртки, и читать ее в полдень в тени под вилгой куда приятнее, чем в стенах иезуитского колледжа. Мальчиков с самого начала тяготила непривычная жизнь в пансионе. Их ничуть не радовали светлые классы с огромными окнами, просторные зеленые площадки для игр, пышные сады и удобства городской жизни, не радовал и сам Сидней с его музеями, концертными залами и картинными галереями. Они свели дружбу с другими сыновьями фермеров-скотоводов и в часы досуга мечтали о доме и хвастали необъятностью и великолепием Дрохеды перед почтительно-восторженными, но чуждыми сомнений слушателями – к западу от Баррен-Джанкшен не было человека, до кого не дошла бы слава Дрохеды.
Мэгги впервые увидела нового овчара чуть ли не через месяц. Его имя – Люк О’Нил – было, как полагается, внесено в платежную ведомость, и в Большом доме о нем уже толковали куда больше, чем обычно говорят о наемных работниках. Начать с того, что он отказался от койки в бараке для новичков и поселился в последнем, еще пустовавшем доме у реки. Далее, он представился миссис Смит и завоевал благосклонность этой почтенной особы, хотя обычно она овчаров не жаловала. И любопытство стало одолевать Мэгги задолго до первой встречи с ним.
Свою каурую кобылу и вороного мерина Мэгги предпочитала держать не на общем конном дворе, а на конюшне, из дому ей обычно приходилось выезжать позже, чем мужчинам, и она подолгу не видела никого из наемных работников. Но однажды, когда летнее солнце уже ало пламенело низко над деревьями, клонясь к закату, и длинные тени протянулись навстречу мирному ночному покою, она столкнулась наконец с Люком О’Нилом. Она возвращалась с Водоемного выгона и уже готова была вброд пересечь реку, а О’Нил ехал с более далекого Юго-восточного выгона и тоже направлялся к броду.
В глаза ему било солнце, и Мэгги увидела его первая; под ним была рослая гнедая лошадь с черной гривой и хвостом и черными отметинами; Мэгги, в чьи обязанности входило посылать рабочих лошадей на разные участки, хорошо знала эту норовистую зверюгу и удивлялась, почему гнедой давно не видно. Все работники ее недолюбливают, избегают на ней ездить. А новому овчару, видно, все равно – верный знак, что наездник он хороший, ведь гнедая славится своими подлыми уловками и, чуть седок спешился, норовит цапнуть его зубами за голову.
