Катя открыла рот, но не могла вымолвить ни слова. Мелани еще никогда не видела ее такой растерянной.
— Кроме того, это неслыханная наглость с вашей стороны — говорить о разрыве! Неужели судьба вашего сына сделала вас такой жестокой, такой бесчувственной, что вы собираетесь давить на Мелани, чтобы добить ее? Она, видит Бог, никоим образом не виновата в том, что он находится в таком состоянии. И ничего из того, что делаете вы или Мелани, не вернет сознание вашему сыну. Из комы может выбраться только он сам. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю.
Ханна сердито смотрела на Катю, дрожа всем телом. У матери Роберта отхлынула кровь от лица. Слезы блестели у нее на глазах.
— Бабушка, пожалуйста… — взволнованно начала Елена, однако Ханна еще не закончила.
— И, чтобы вы меня правильно поняли, добавлю: никто не говорит о том, что вы плохая мать, — продолжила она все еще строгим голосом, но затем произнесла примирительным тоном: — Вы делаете очень много, и я сама как мать знаю, что вы чувствуете! Но тем не менее не сомневайтесь в Мелани. Она любит вашего сына и сделала этот перерыв, чтобы побыть у меня, не для того чтобы развлечься. Ей просто нужно немного успокоиться, чтобы у нее снова были силы продолжать приходить к Роберту. Так что в следующий раз думайте о том, что хотите сказать, прежде чем незаслуженно обижать людей!
Несколько минут женщины смотрели друг на друга. Ханна тяжело дышала. Она все еще дрожала и была очень бледной.
В глазах Кати блестели слезы. Она ничего не сказала. Вместо этого она резко повернулась и выскочила из магазина под звон дверного колокольчика.
— Grand-mère, с тобой все в порядке?
Вопрос Мелани прервал неловкую тишину, которая последовала за уходом Кати. Ханна продолжала тяжело дышать. Ее взгляд был направлен на дверь. Он был каким-то странно отрешенным. Рука, лежавшая на палке, дрожала.
Беспокойство, словно огненный шар, взорвалось у Мелани под ложечкой.
— Grand-mère? — испуганно позвала она и схватила прабабушку за руку.
— Все хорошо, дитя мое, — отозвалась наконец Ханна и погладила свободной рукой пальцы Мелани. — Я не привыкла к такому волнению. Последний раз я так громко разговаривала лет тридцать назад. Тогда я читала мораль вьетнамскому партийному функционеру, когда он хотел запретить поставку тканей для моего магазина.
Она повернулась к Елене:
— Я рада, что моя дочь так хорошо воспитала тебя и ты не такая, как эта женщина.
— Катя очень волнуется за Роберта. Когда я с ней познакомилась, она была другим человеком.
— Да, в трудные времена люди показывают свое настоящее лицо, не так ли? Ты знала, что она придет?
Елена покачала головой:
— Нет. Если бы я знала об этом, то посоветовала бы вам сделать еще один круг вокруг квартала. Я слишком хорошо знаю, какого мнения Катя о тайм-ауте, который взяла Мелани.
Мелани смущенно дергала себя за рукав, что-то поправляя. Этот бой она должна была выдержать самостоятельно. Одна. Но от слов Кати ее словно парализовало. И снова в душе девушки проснулись сомнения. Действительно ли она делала достаточно для Роберта?
— Идем, дитя мое, — сказала Елена и обняла дочь за плечи. — Сейчас мы поедим. Тут неподалеку есть вьетнамский ресторанчик, в котором готовят прекрасные рулеты.
18
Берлин, 1927–1928После того как моя фотография была напечатана в журнале «Моденшау», для меня все изменилось. Мне казалось, будто я сижу на карусели, которая вертится все быстрее и быстрее. Конечно, некоторое время я еще продолжала работать в балхаусе и жить там, однако приглашения на фотосессии от Хэннинга Вильниуса стали чаще. Дизайнеры мод буквально вырывали меня друг у друга. Они хотели, чтобы я фотографировалась в их платьях, чего я не могла понять, поскольку считала, что немецкие женщины со светлыми волосами и голубыми глазами выглядели гораздо красивее, чем я.
— Ах, что ты говоришь! — воскликнул Хэннинг, когда на очередных съемках я спросила его, почему эти люди хотят заполучить именно мои снимки. — Светлые волосы и голубые глаза здесь можно встретить повсюду, и можешь быть уверена, что законодатели мод больше не могут их видеть. А ты — девушка с экзотической внешностью, и это им нравится. И читателям тоже. Недаром они буквально вырывают «Моденшау» из рук продавцов. Клянусь тебе, недавно я видел пару молодых женщин, глаза которых были подведены на азиатский манер. Ты всем здесь вскружила головы. Ты сокровище, Ханна!
Мне казалось, что так оно и было на самом деле. Многие из гостей балхауса теперь узнавали меня, когда я стояла за стойкой гардероба, и, как и предсказывала Элла, мне пришлось отвечать на множество вопросов. Женщины удивлялись тому, что я все еще работаю в гардеробе. Я отвечала им, что эта работа доставляет мне удовольствие и я не могу жить только за счет фотосессий.
Однако денег, которые я получала за съемки, становилось все больше и больше, и я была уверена, что вскоре соберу достаточно средств, чтобы оплатить переезд в Индокитай.
Вот только хотела ли я этого?
Я стыдилась своих мыслей, очень стыдилась, но за это время я сблизилась с Лореном и боялась его потерять. Конечно, я хотела узнать, что случилось с Тхань. Я была перед ней в долгу. Но я спрашивала себя, обрадовалась бы она тому счастью, которое я здесь нашла, и позволила бы мне им наслаждаться или нет — пусть даже из-за этого пройдет еще некоторое время, прежде чем мы увидимся снова.
Конечно же, Тхань хотела бы, чтобы я была счастлива. Таким образом я успокаивала угрызения совести.
Фрау Кюнеманн, однако, была не очень рада тому, что я подрабатываю у модного фотографа. Как только съемки участились, она вызвала меня в свой кабинет.
— Мне, конечно, не нужно говорить вам о том, что это несерьезное занятие — позволять фотографировать себя для модных журналов, — начала она, усевшись за письменный стол.
Я была удивлена. Ведь именно фрау Кюнеманн будоражила город своим «Балом галстуков» и открывала двери балхауса для женщин любого возраста, в том числе и без сопровождения мужчин. Что же она видела несерьезного в том, что я фотографировалась для журнала мод, который рекомендовал женщинам новые фасоны платьев?
— Мне не нравится, когда мои сотрудницы подрабатывают на стороне. В большинстве случаев это их отвлекает, и однажды от этого начинает страдать их основная работа.
Она испытующе посмотрела на меня. Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Неужели я стала хуже работать? Может, кто-нибудь пожаловался на меня? Я не думала, что Элла сказала хозяйке нечто подобное. Может быть, это сделал кто-то из гостей?
