— Соединить с товарищем маршалом, к сожалению, не могу — Теперь голос дежурного выражал явное недовольство тем, что его беспокоят по пустякам.— Его нет на службе.
— А когда он будет? — набралась нахальства Лариса.
— Он мне об этом не докладывает.— Дежурный говорил с ней уже на грани грубости.— Думаю, что только после Первомайского праздника,— все же помягче добавил он, видимо опасаясь, что может обидеть знакомую маршала.
— Извините,— пролепетала Лариса, чуть не плача: все, что она была способна предпринять, рушилось: ведь Олег ясно сказал ей, что сейчас дорог каждый день. А теперь, может быть, и каждый час.
Пришедший праздник не радовал Ларису: он был омрачен тяжелыми, не утихающими ни на минуту думами и, по существу, оказался вычеркнутым из ее жизни.
Еще две недели назад, когда у нее на работе формировалась колонна для участия в первомайской демонстрации, Лариса, сославшись на то, что ей не с кем оставить дочку, попросила не включать ее в число участников. Теперь же она решила обязательно пойти на Красную площадь, чтобы самой убедиться, будет ли Тухачевский на трибуне Мавзолея в числе высшего командного состава Красной Армии. И если будет, то после демонстрации, решила Лариса, она отправится к Дому правительства на Берсеневской набережной и попытается перехватить Тухачевского, когда он приедет домой.
Секретарю профкома Дергачу она объяснила, что договорилась оставить ребенка у соседки и что горит желанием пройти в колонне демонстрантов и выразить там свои патриотические чувства. Высокая патетика, к которой прибегла Лариса, покорила Дергача, и он обещал, хотя все кандидаты уже утверждены в инстанциях, включить ее в список демонстрантов.
Военный парад начался, как всегда, в тот момент, когда часы на Спасской башне отбивали последний, десятый, удар, демонстрация же — еще позже, после окончания парада, а между тем демонстранты обязаны были явиться в условленные места сбора не позже семи ноль-ноль утра.
Местом сбора колонны, в которой шла Лариса, был назначен Рождественский бульвар. Отсюда демонстранты, сливаясь с другими колоннами, медленно выдвигались к Историческому музею.
Рождественский бульвар встретил Ларису веселым, разухабистым перебором гармошек и веселой песней:
Утро красит нежным светомСтены древнего Кремля.Просыпается с рассветомВся советская земля!
Женщины и дети с букетами цветов, шумливые мужчины, уже успевшие хватануть свои праздничные сто грамм, портреты Сталина и членов Политбюро — на фасадах домов в строгом иерархическом порядке, на перекрестках улиц, в руках демонстрантов, еще пока не поднятые над головами, и море, океан красного цвета — от огромных полотнищ знамен до красных бантов в петлицах, от косынок до пионерских галстуков, от лозунгов, протянувшихся над головами, до крошечных флажков в руках девчонок и мальчишек.
Это был, пожалуй, первый праздник в жизни Ларисы, который ее не только не радовал, а огорчал и вселял все более сильную неуемную тревогу.
Чем ближе колонны подходили к Красной площади, тем учащеннее билось сердце Ларисы: будет ли Тухачевский на трибуне Мавзолея или не будет? Она с такой силой желала, чтобы ей выпало счастье пройти вблизи правительственной трибуны, что ее желание и впрямь сбылось. И она впервые за эти часы испытала что-то отдаленно похожее на тихую радость: хоть в этом судьба пошла ей навстречу.
Демонстранты уже вступили на площадь, и все пришло в движение. Гремели оркестры, голоса дикторов провозглашали без устали первомайские лозунги, заранее опубликованные в «Правде» и во всех других газетах — от центральных до последней заводской многотиражки. После каждого лозунга следовало обязательно, неукоснительно исполняемое, как приказ полководца: «Ура, товарищи!» — и вся эта огромная, живая, громкоголосая, заряженная безудержными восторженными эмоциями людская масса, не жалея голосовых связок, в едином порыве выдыхала мощное, яростное «Ура!». Над головами людей плыли портреты, флаги, транспаранты, разноцветные воздушные шары, букеты красных гвоздик, многие поднимали вверх или усаживали на плечи детей, чтобы они получше увидели трибуну и, главное, стоявшего на ней отца народов и запомнили бы эти мгновения на всю жизнь. Лариса даже пожалела, что не взяла с собой Женю.
Мавзолей был уже совсем рядом, и Лариса, устремив ищущие, страдальческие глаза на трибуну, забыла обо всем на свете, кроме одного: здесь Тухачевский или же нет. Первым, кого она сразу же узнала, был конечно же Сталин. Лариса стала судорожно рассматривать военных, стоявших в тесном ряду слева от Сталина, но тут, двумя ручейками обтекая Мавзолей, с двух сторон по ступенькам стремительно помчались дети с букетами цветов. Площадь взорвалась овациями, Лариса увидела, как Сталин, подняв на руки сияющую от счастья девочку, поцеловал ее в щечку и, улыбаясь, поставил ее рядом с собой.
Детишки так и остались на трибуне Мавзолея, и внимание Ларисы снова обратилось к военным. И тут она наконец увидела Тухачевского! Он здесь, значит, не приключилось никакой беды, он жив, он свободен! Так, может, все ее опасения напрасны? Вот если бы сейчас произошло чудо и он, маршал, смог бы прочитать ее мысли на расстоянии или ей удалось хоть на секундочку вырваться из своей колонны, подбежать к Мавзолею и подать ему знак, а еще лучше — передать этот страшный пакет!
«Пакет! — вдруг обожгло ее.— Но ты же не взяла его с собой, оставила под диваном. Безмозглая дура! Ты так спешила, так паниковала, так была занята своими мыслями, что совсем позабыла о пакете! А может, взяла?»
Она нервно раскрыла сумочку, которую захватила с собой и в которой у нее обычно лежало зеркальце и всевозможная косметика, и вдруг ее будто обдало ледяным вихрем: в сумочке лежал револьвер! Это был именной револьвер Андрея, который он привез с фронта и который хранился у него в потайном месте, в ящике письменного стола. Когда Лариса уезжала к матери, она, опасаясь за Андрея, увезла револьвер с собой. И вот теперь, в суматохе и спешке, взяла на демонстрацию вместо сумочки, в которой лежала ее косметика, сумочку с револьвером!
Она уже хотела было поскорее защелкнуть сумочку, как ее сосед, громадный мужчина, энергично взмахнул зажатой в руке шляпой и сильно задел Ларису за локоть. Сумочка упала на брусчатку, из нее вывалился револьвер… Не успела Лариса опомниться и поднять его, как к ней, расталкивая людей, бросился мужчина с красной повязкой на рукаве и цепко, железной хваткой сжал ее руку, увлекая за собой в свободный проход. Второй, как ястреб, налетел на револьвер и сумочку. Тут же они оба подхватили ее под локти и, упорно протискиваясь сквозь толпу демонстрантов, выволокли ее из колонны и почти бегом потащили в сторону Васильевского спуска. Они втолкнули ее в стоявшую неподалеку «эмку», с двух сторон плюхнулись возле нее на заднее сиденье и дали знак шоферу. Мотор взревел, и машина понеслась. Все произошло настолько молниеносно, что вряд ли это замешательство в колонне заметили с трибуны; в самих же рядах это увидели только те, кто был в непосредственной близости от Ларисы: людская масса неумолимо двигалась вперед, все так же гремели оркестры и тысячеустое «Ура!» все так же прокатывалось над рядами людей…
— Где живете? Адрес? — отрывисто, гортанно рявкнул один из сопровождавших Ларису мужчин, и она заметила, как на его смуглом, выбритом до синевы лице нервно вздернулись черные усики.
Лариса, казалось, потеряла дар речи. Все онемело в ней, отказывалось повиноваться, она лишь распахнутыми от ужаса глазами смотрела на человека, задавшего ей вопрос.
— Нет, нет,— бессвязно повторяла и повторяла она, не слыша своего голоса.— Это оружие не мое… Я случайно…
— Адрес! — уже зло выкрикнул смуглый.
Лариса с трудом выговорила адрес, заранее приходя в отчаяние уже оттого, что вот сейчас они приедут в Лялин переулок, войдут в квартиру, Андрей и Женя увидят ее и этих странных, неведомо откуда взявшихся людей и будут поражены, не понимая, что с ней произошло.
«Эмка» замерла у подъезда, смуглый велел Ларисе идти вперед. У нее не хватило сил подниматься по ступеням, ноги подкашивались, голова кружилась, она едва не теряла сознание. Сопровождавшие снова, как там, на площади, подхватили ее под локти и почти внесли на лестничную площадку.
В коридоре было пусто, жильцы, вероятно, еще не вернулись с демонстрации и прогулок. Лариса потянула за ручку двери своей комнаты, и радость озарила ее лицо: дома никого не было! Она попыталась вставить ключ в замок, рука ее дрожала и не повиновалась ей. Смуглый выхватил у нее ключ и открыл дверь.
Яркое солнце било в окна ослепительными лучами, стол был по-праздничному накрыт, бутылка вина венчала все это кулинарное богатство. Лариса, едва не свалившись на пододвинутый ей стул, исступленно уставилась на Женину кроватку, и, хотя кроватка была сейчас пуста, ей чудилось, что да нее смотрят искаженные ужасом глаза дочери.
