У них были даже небольшие сбережения.
— Хотите пьяных вишен?
— С удовольствием, — согласилась Корделия.
Мари-Жанна постелила на стол вышитую скатерку, на скатерку поставила подносик из бледно-голубого металла, а на подносик ликерные рюмки с наперсток величиной.
За банкой с вишнями она вышла на кухню. Барак состоит из двух комнат: в одной живет Мари-Жанна, в другой — ее мать, между ними помещается кухня. Вход в квартиру через кухню.
Мари-Жанна вынимала вишни ложечкой. В каждую рюмку помещалось только три ягодки.
Немного погодя Мари-Жанна предложит:
— Хотите еще вишен?
— Почему вы не выходите за Бюзара? — спросила Корделия.
Мари-Жанна рассмеялась:
— Уж он-то, конечно, был бы счастлив.
— Вы его не любите?
— Возможно.
— А если бы он перестал к вам приходить?
— Я скучала бы.
— Он ваш любовник? — спросила Корделия.
— Нет.
Мари-Жанна посмотрела на Корделию.
— У меня были любовники, — сказала она.
Помолчав, она добавила:
— Все мужчины эгоисты.
Корделия ждала объяснения.
— Молодых людей — хлебом не корми, дай им похвастаться, — продолжала Мари-Жанна.
— Ну, а мужчины постарше? — спросила Корделия.
— Они сразу же начинают приставать. Переходят на «ты»… — Мари-Жанна заговорила возмущенно. — Их останавливаешь: «Разве я дала вам право быть со мной на „ты“?» А они в ответ: «Нечего корчить из себя недотрогу… Все знают, что не так уж ты строга». Ну, были у меня романы, но им-то какое дело? К тому же все это длилось так недолго.
— Бюзар вас любит. Это видно, — сказала Корделия.
— Вы думаете? — спросила Мари-Жанна и тут же добавила: — Это правда. Он меня любит.
В тот день она больше на эту тему не говорила. Но в последующие недели Корделия часто заходила к ней. Я думаю, Корделия не могла противиться желанию послушать рассуждения Мари-Жанны о мужчинах; так рассуждал бы заяц, будь у него дар речи, о собаках и охотниках; быть все время начеку казалось ей таким же естественным рефлексом, как сужение зрачка при ярком свете. Ей были ведомы и уловки, помогающие зверю, которого травят, привести охотников туда, куда хочет он; но она была убеждена, что в конечном счете в этой игре всегда проигрывает женщина (и заяц). Все это она излагала афоризмами, ни на минуту не сомневаясь в их бесспорности. Раб считает неколебимой ту невеселую мудрость, которая выработалась в нем долгими веками сосуществования с хозяином.
Корделия приходила к Мари-Жанне после полудня и приносила большие шоколадные конфеты с ликером. Мари-Жанна засовывала конфету целиком в рот, медленно раздавливала, закрывала глаза и долго прижимала ее языком к небу, смакуя шоколад, смешанный с ликером. Потом она с улыбкой говорила Корделии:
— До чего же я сластена!
Корделия садилась и закуривала. Обе женщины принимались болтать о своем прошлом, о настоящем, о будущем. Вечером я узнавал от Корделии все тайны ее новой подруги. Вот почему я смог восстановить все, что произошло между Бюзаром и Мари-Жанной, когда тот пришел к ней в первый раз после гонок.
Мари-Жанна разрешала Бюзару проводить у нее два вечера в неделю: во вторник и в четверг. Он прятал свой велосипед за кустами гортензии, у Сенклодского шоссе, перед бараком. Входил Бюзар в дверь, а выходил — в полночь, иногда даже около двух или трех часов ночи — через окно, благо оно было низко над землей.
Мари-Жанна и Бюзар целовались, он ласкал ей грудь.
— А еще что? — спросила однажды Корделия.
— Он меня обнимает, прижимает к себе.
— И ты никогда не отвечаешь на его ласки?
— Еще чего не хватало! — возмутилась Мари-Жанна. Но тут же засмеялась, чтобы ее не приняли за святошу. Потом она густо покраснела, представив себе, как она должна была бы отвечать на ласки Бюзара.
— Чертова Корделия! — сказала она.
Корделия восторгалась выдержкой Мари-Жанны.
— А ты думаешь, она ничего не скрывает?
— Зачем ей врать мне? Я ведь не мужчина. Я говорю с ней о любви без всякой заинтересованности.
В другой раз Корделия спросила Мари-Жанну, почему та не принимает Бюзара чаще?
— А спать когда? — возразила Мари-Жанна.
Она воткнула иголку в линоновую комбинацию, которую вышивала, и принялась объяснять, отгибая пальцы:
— В пятницу я ложусь рано, потому что по субботам хожу в кино, а в воскресенье на танцы… В понедельник потому, что накануне было воскресенье… В среду потому, что во вторник у меня был Бюзар и поздно ушел… Сама видишь, он не может приходить чаще…
— Ты думаешь только о себе, — возразила Корделия.
— Это правда. И я тоже…
— Поступаешь, как мужчина…
— Над этим я не задумывалась.
Когда Бюзар приходил, он имел право поцеловать Мари-Жанну в губы. Она позволяла ему это, но сама на поцелуй не отвечала.
В первый вторник после бионнских гонок Бюзар попытался удержать ее для второго поцелуя. Она подумала, что он считает, будто проявленное им во время состязании мужество и ранение дают ему новые права. Мари-Жанна отвернулась, губы Бернара задержались у нее за ухом и на затылке. Она высвободилась из его объятий.
— Садитесь, — указала она Бюзару.
— У вас нет сердца, — сказал он.
Мари-Жанна усмехнулась.
Она обошла стол и села на свой рабочий стул с высокой спинкой. Бюзар направился было к ней.
— Нет, — остановила его Мари-Жанна.
Бюзар вернулся на прежнее место и сел напротив нее. Мари-Жанна принялась за прерванное рукоделие. Так, по заведенному ею порядку, должна была протекать первая половина их вечерних свиданий. Они встречались уже полтора года, и, хотя Мари-Жанна ни разу ему не уступила, он все с той же страстностью продолжал этого добиваться. У них был разработан своеобразный кодекс, которому подчинялись их свидания до малейших мелочей. Взаимоотношения двух людей, из которых один чего-то требует, а второй защищается, чаще всего приобретают характер юридической процедуры; ради обладания сердцем и телом порой приходится вести бесконечную тяжбу. Каждая новая льгота стоила Бюзару куда больших ухищрений, чем изменение какого-нибудь пункта международного договора искусному дипломату.
— Как твоя нога? — спросила Мари-Жанна.
Оставаясь наедине, они были на «вы», когда разговор шел об их любовных отношениях, и переходили на «ты», как только затрагивались другие темы. Это входило в их негласный кодекс.
— Пустяки. Доктор просвечивал меня. В воскресенье я уже смогу снова сесть на велосипед.
— Ты вымотаешься.
— Полюбите меня, и вы увидите, на что я способен.
На Мари-Жанне была новая блузка из белого пике со слегка накрахмаленными отворотами. Подкрашенные губы хорошо гармонировали со свежим цветом лица. Равномерные волны прически походили на только что выложенную черепичную крышу. Бюзару вспомнилось ходячее сравнение лица с фасадом дома. Голубые глаза — как свежевыкрашенные ставни.
— До чего же вы нарядная! — сказал он.
Мари-Жанна подняла к нему лицо.
— Вы все это мне скажете потом.
«Потом» означало, когда она закончит свою работу и разрешит ему лечь на кровать рядом с собой. Он добился этой вечерней привилегии на четырнадцатом месяце своего ухаживания.
При мысли о том, что будет «потом», его охватило волнение.
— Сейчас! — потребовал Бюзар.
— Нет.
— Почему? — спросил он.
— Не хочу, вот и все.
— Негодяйка, — сказал он нежно.
Мари-Жанна улыбнулась.
— Вы у меня попросите прощения потом.
— Хорошо.
— Так поговорим о гонке, — предложила Мари-Жанна.
Бюзар помолчал, пытаясь совладать с нахлынувшими на него чувствами.
— Представитель «Альсьона» отметил меня, — начал Бюзар. — Мне об этом рассказал Поль Морель. Они могут предложить мне контракт…
И Бюзар принялся описывать перспективы, которые вроде бы открывались перед ним. Многие именно так и начинали. Сам великий Бобэ всего несколько лет назад выступал на состязаниях в бретонских деревушках во время ярмарок. Во всяком случае, одно совершенно точно: в этом году он в великолепной форме. Ему не повезло, не упади он, он выиграл бы гонку. А ведь бионнские гонки потруднее многих занесенных в официальный календарь; одни только жители Бионны не понимают, что это пробный камень. А когда он станет профессиональным гонщиком, он сможет все время тренироваться. И добьется новых успехов, огромных успехов. Он не из тех, кто всю жизнь остается в «прихлебателях» великих гонщиков. Он сумеет сказать: вот мои условия, хотите соглашайтесь, не хотите — не надо. А если представится возможность, то он наперекор руководителю команды оторвется от основной группы, как он это сделал в воскресенье. Надо заставить уважать себя; Роби́к доказал это во время «Тур де Франс» 1948 года. Юрские горцы всегда действуют по собственному разумению. И все будут говорить: «Великий гонщик Бернар Бюзар, неукротимый Бюзар, уроженец Юры»… Гонщик хорошо зарабатывает, особенно если ему удается попасть в лидеры. Он купит себе машину, и не какую-нибудь «ведетту», как у Поля Мореля, а спортивный «кадиллак» с откидывающимся верхом, без задних сидений.
