роковой,
И урожаи станут впрок.
Припев.
Ты, мелкий собственник, понес
Свои гроши банкиру в долг.
Банкир тебе состроил нос;
Ты, полный горести, умолк.
Не вешай голову, иди!
Еще есть время для борьбы,
Стань вновь в рабочие ряды.
Труд – вот залог иной судьбы!
Припев.
Солдат, сраженный в двадцать лет,
Игрушка пули и чумы,
Скажи тиранам твердо: нет!
И дай им грош для их сумы:
Пусть жадно бьются меж собой
Из-за золотоносных руд.
Ты – гражданин, и мы с тобой
Освободим от рабства труд.
Припев.
Строитель, пробил славный час,
Готовься строить гордый дом:
То будет дом для всех для нас,
Для всех, кто жил своим трудом.
Расплавит злато жаркий луч, –
Отбросьте нам ненужный сплав:
Вот рудокопу из-за туч
Сияет небо новых прав.
Припев.
Ты, проститутка на одре,
Порок твой вспоен нищетой.
Все дело было в серебре:
Будь деньги, – ты была б иной.
О, не стыдись, гляди в глаза:
Для нас ты как цветок чиста.
Все смоет вешняя гроза,
Все освятит твое дитя!
Припев.
Пророк любви, бедняк Христос,
Нас вдохновляет твой пример!
Ты искупленья не принес,
И мир, как прежде, зол и сер.
Но на Голгофу за тобой
Рабочий к Городу Мечты
Идет, чтоб не была рабой
Жизнь, жаждущая красоты!
Товарищи, весь мир пришел в движенье,
Идем вперед, рука с рукой, вперед!
Лик солнца красного, несущий пробужденье, –
Лик солнца красного взойдет!
Красная мельница («Мулен-Руж»)
Там наверху у облаков
Сквозь ночи саван темно-серый
Горят уже огни зрачков
Шумящей мельницы Цитеры.
Кому же мелешь ты зерно?
И для кого кружатся крылья?
К веселью, к горю ли оно?
Мука любви? Мука насилья?
Припев:
Мельница красная!
Мельница красная!
Что же ты мелешь, багрово-бесстрастная,
Мелешь всю ночь напролет до утра, –
Семя ли зла или семя добра?
Мелю я малым и простым,
Для бедняка и для больного.
На сорок су готовлю им
Любви и кутежа ночного.
Наш свет для сирот слишком строг:
Без ласки трудно обтерпеться, –
Мелю, чтобы несчастный мог
С сестрой-блудницею согреться.
Припев.
Мелю, чтобы голодный здесь
Забыл свое пустое брюхо,
Виденьям тел отдавшись весь
И ритмам, радостным для слуха.
Мелю, чтоб, в вальсе закружась,
Грабитель, хоть на миг счастливый,
Здесь пропустил тот темный час,
Когда богач ползет пугливо.
Припев.
Я пролетарию мелю
Мотив танцующий, веселый;
Его сомнения топлю
В игривых волнах «Карманьолы».
Когда в кадрили визави
С их дочерьми миллионеры
За деньги молят о любви, –
Не равенства ли то примеры?
Припев.
Тот холм, где я мелю в ночи,
Зовут Монмартр – Гора мученья[22].
Мелю из тьмы я грез лучи,
Раскаянье и искупленье.
Я лучших дней зарю мелю
Для бедняков и для бедняжек
И крыл крестом благословлю,
О Боже, тех, чей жребий тяжек!
Мельница красная!
Мельница красная!
Что же ты мелешь, багрово-бесстрастная,
Мелешь всю ночь напролет до утра, –
Семя ли зла или семя добра?
«Общечеловеческий Петрушка»*
Пульчинелла1
Неаполь совсем особенный город. Полный своеобразного настроения. И настроение это не столько разлито в его синем воздухе и синем море, не столько выражено в картинном Везувии и яркой красоте Позилипо, сколько в психике неаполитанского населения.
Неаполь – город народный, город нищеты, зажиточное гражданство очень тонким слоем сливок всплывает на полумиллионном горемычном простонародье.
<…> Безработица для доброй трети населения не случай, а постоянное состояние. Перебиваются чем попало. И при всем этом поют и смеются. Не скажут слова на своем мелодичном и словно созданном для метких острот, поговорок и песен наречии без того, чтобы не выкинуть какого-нибудь словесного коленца. Не говорят, а юмористически творят фразу, подчеркивая ее разработаннейшей и красноречивейшей жестикуляцией. Все время чувствуют себя на улице, как на сцене. Эллинская кровь говорит в них. Если ругаются, то поочередно: кончила одна – другая выступает, подбоченясь, и с плавным жестом говорит: «Теперь мой черед», и начинает течь виртуознейшая речь, полная насмешек, обид, пафоса, вдруг взлетающая в острые тона, выкрикивающая угрозы, переходящая зачастую в смех или слезы.
А неаполитанская песня! Она звучит над городом немолчно. Они поют так же естественно, так же часто, как щебечут птицы. И песня их, грациозная и неглубокая и в поэтическом и в музыкальном смысле, всегда двойственна: под резвым весельем затаенная тоска, под скорбной мелодией – затаенная веселость. Самые плясовые мотивы звучат в миноре, как у нас на Украине.
Подходит полицейский к детине, который во все горло высоким и звонким тенором выкрикивает залихватскую песню, и спрашивает: «Разве ты не знаешь, что здесь запрещено петь громко?» Детина туго затягивает ременный пояс, сплевывает и флегматично отвечает: «А если я голоден?»
<…> Неаполитанцы до безумия любят театр. Здесь больше народных театров, чем в самых больших европейских столицах, и даже кинематограф должен был заключить союз с властителем – Пульчинеллой.
Есть здесь театры итальянской мелодрамы, где в большинстве случаев играют серьезно, наивно и с подъемом. Но еще больше мелких комических театров, в которых подвизается любимец неаполитанцев маскера Пульчинелла. Все города Италии имели свои маскеры: Панталоне и Арлекино – в Венеции, Стентерело – в Тоскане, Джандуйя – в Пьемонте, но только Пульчинелла дожил до наших дней, ничего не потеряв во власти над своим маленьким царством.
Из всех маскер Пульчинелла самый оригинальный и самый уродливый. Он и одет в белые широкие штаны, в какую-то неуклюжую, складчатую, низко подпоясанную блузку того же цвета, на
