Как только мистер Токсон спас свой ящик, он поспешил на ближайшую железнодорожную станцию. Наши путешественники остановились только в Лондоне, где и пробыли почти целый месяц для того, чтобы восстановить здоровье мисс Деборы, которая, вполне естественно, была сильно потрясена пережитыми событиями.
Сначала Пензоне хотел довести до сведения британской полиции о драме, разыгравшейся на борту «Лаконии», но мистер Токсон строго приказал ему молчать, опасаясь, чтобы какое-нибудь подозрение со стороны властей не помешало ему выполнить задуманный проект.
Известность, которой пользовался Токсон, как знаменитый изобретатель Старого и Нового Света, открыла ему у лондонских банкиров неограниченный кредит, благодаря которому он мог продолжать свой путь.
От Лондона до Кале, от Кале до Марселя, от Марселя до Пондишери, от Пондишери до Бангалура наши путешественники, со своим знаменитым лаковым ящиком, Только и делали, что прыгали из вагона на пароход и с парохода в вагон.
Но в Бангалуре, где кончалась линия железной дороги, нужно было прибегнуть к иному способу передвижения, самому примитивному, и добраться до Ниджигула на тележке, запряженной зебу, или на людях, что и избрал мистер Токсон, когда ему сказали, что гамалы бегут несравненно быстрее зебу. По индусским преданиям зебу считают священным животным и возница, чтобы не лишиться вечного блаженства в загробной жизни, ни за что не согласится прибегнуть к бичу. Поэтому-то наши путешественники наняли три паланкина, благодаря чему мистер Токсон вовремя прибыл в Ниджигул, чтобы ночью присутствовать на празднике богини Кали.
В своих комнатах путешественники бросились в постель, чтобы хоть немного отдохнуть. Впрочем, я ошибаюсь: один из них и не коснулся заманчивого ложа — это был Пензоне. К несчастью, молодой человек со времени прибытия в Индию, находил сон только в… лаковом ящике, который поэтому на каждой остановке помещался в его комнате.
Однажды, узнав об этой странной привычке, мисс Дебора смеялась над кузеном.
— Что хотите, кузина, — говорил Пензоне, смеясь в свою очередь, — только в нем я и могу хорошо спать, потому что в его крышке отверстия, сделанные для притока воздуха, затянуты кисеей, и лежа в ящике, я насмехаюсь над москитами.
Потом, когда мистер Токсон вышел, улыбнувшись из комнаты, Пензоне тихо прибавил:
— Вы должны понять, Дебби, что я постоянно опасаюсь, чтобы, проснувшись в одно прекрасное утро, мы не узнали об отъезде вашего любезного папаши. Ложась же спать в ящик, я уверен, что вследствие этого он не уедет, не предупредив нас, потому что, — вы знаете сами, — он не захочет прибыть в Гондапур без своего драгоценного ящика.
Так и в Ниджигуле, верный более чем когда-нибудь своим привычкам, добрый малый не хотел отдыхать на другом ложе, как только в узкой лаборатории для сверхъестественных опытов факиров.
Впрочем, Пензоне спал, как говорится, одним глазом. Изнутри ящика он слышал, как кузина ворочалась с боку на бок в своей постели. Только тонкая, не доходившая до потолка, перегородка разделяла их комнаты. Изредка молодая девушка испускала тяжелый вздох, на который Пензоне отвечал тем же; что же касается доктора Токсона, находящегося в следующей комнате, то он крепко спал, и по всему бенгало раздавался его могучий храп.
«… Что делать, если на ночлеге неспится?
Ведь только думать остается…» — сказал поэт. И Пензонеследовал его совету, и проведя в этом занятии около получаса, ему, очевидно, надоело думать в одиночестве, потому что он, приподнявшись, несколько раз тихонько ударил в тонкую перегородку, отделявшую его от кузины. Ему тотчас ответили тем же.
— Вы спите, Дебора? — тихо спросил он.
— Так же, как и вы, Эдгар.
— Давайте, в таком случае, поговорим немножко! Наступает критический момент, и нам не мешало бы посоветоваться, что делать, тем более, что дядюшка, заснув крепким сном, как бы сам способствует нашему tete — a — tete.
— Вы правы, Эдгар, я сейчас приду.
И молодая девушка тихонько вышла из своей комнаты и уже через мгновение была у кузена.
Пензоне встал и закрыл ящик. Дебора села на эту импровизированную скамейку, и он поместился рядом с ней, чтобы можно было говорить в полголоса, не боясь быть услышанными.
— Итак, — начал Пензоне, — момент наступил, сегодня вечером все должно решиться, и нам необходимо принять некоторое решение.
— Решение? — спросила Дебора. — но какое, дорогой Эдгар, говорите скорее.
— Вы понимаете, Дебби, что я сопровождал сюда вашего отца и вас, что я провел почти восемь дней в этой виолончельной коробке, питаясь только снотворными таблетками, что я рисковал взлететь на воздух вместе с «Лаконией» и сделаться в океане добычей жадных акул. — а здесь москитов, — все это, конечно, не из любопытства присутствовать на безрассудных опытах моего милейшего дядюшки. Я здесь для того, чтобы помешать ему, — хотя бы во вред себе, а может быть и вам, — сделать немыслимую глупость. И то, что я, кузина, решился сделать, я сделаю.
— Но как же вы, мой друг, помешаете?
— Нет ничего проще, милая Дебби. Сегодня вечером состоится празднество у господ нирванистов, на которое ваш батюшка получил приглашение. Сегодня вечером между сказочным Сукрийяной, который, впрочем, весьма кстати отсутствует, милейшим Тиравалювером и наместником вышеназванногофакира состоится совет, по окончании которого доктор Токсон предполагает искусственно умереть. Если же сегодня ночью нам не удастся добраться до Гондапура, то и бояться нечего, ибо всякая опасность рушится сама собой. Следовательно, нам остается помешать дядюшке быть вечером в Гондапуре, а затем отправиться в Чикаго и привести немного в порядок нашу лабораторию, в которой последний ее хозяин, — черт бы его побрал! — по всей вероятности, оставил следы своего пребывания.
— Помешать папе быть сегодня почью в Гондапуре? Но как?
— Я ему помешаю выйти отсюда. Доктор упрям, я это знаю, но я… я готов спуститься в преисподнюю. Он американец, а я нормандец. Посмотрим, кто упрямее!
Я вам заявляю, дорогая кузина, что, если ваш милейший папенька заикнется сегодня вечером об отъезде в Гондапур, он очутится лицом к лицу со своим лаборантом Пензоне. Если мне придется убить из револьвера обоих зебу, на которых он рассчитывает, или разогнать гамалов и проводников, или размозжить голову самому хозяину (физиономия, которого, к слову, не внушает мне доверия), я сделаю это, не колеблясь ни минуты. Если дядя будет кричать, я закричу еще громче, будет меня проклинать — я ему буду смеяться в глаза, захочет меня бить, я охотно приму его удары и, в конце концов, он не сделает шагу из Ниджигула, пусть даже мне придется связать его. Вот и все.
— Увы! — вздохнула молодая девушка, вы не знаете еще моего отца. Если вы сделаете это, то между вами обоими будет покончено все навсегда. И вы не знаете, что мой отец способен сделать человеку, осмеливающемуся лишить его свободы. — Ну, и пусть, — махнул рукой Пензоне, — делает и говорит, что ему угодно! Мне кажется, что я слишком занят им! Поймите же, Дебора, что я вижу только вас, что я забочусь только о вас. Я не хочу, чтобы вы были несчастны, или беспокоились, я не хочу, чтобы вы плакали. Когда я только подумаю о том, что дядя своими заоблачными идеями заставил проливать слезы эти глаза, которые я вижу, ваши глаза, такие прелестные, любящие… а хорошо, что он мой благодетель, иначе я бы задушил его!
И Пензоне страстным движением схватил маленькие ручки молодой девушки и прокрыл их поцелуями.
— Разве вы не видите, Дебби, — продолжал он, — что происходит в моей душе? Разве вы не понимаете, что для мёня на земле существуете только вы, потому что я люблю вас, Дебби, люблю с того момента, когда узнал вас! Я не признавался вам потому, что хотел проверить свое чувство, а теперь я не в силах более молчать!
Дебора, бледная, медленно поднялась. Она тихо освободила свои руки из объятий молодого человека.
— Я не буду, и не должна вас слушать, — сказала — она. И вам стыдно, Эдгар, говорить со мною таким образом. А я так была счастлива, находясь около вас!
Она направилась к двери.
— Вы уходите? — пролепетал Пензоне.
— Мне здесь не место после того, что вы только что сказали… Я иду к своему отцу.
Она вышла. Пензоне последовал за ней в сильном смущении. В это время мистер Токсон проснулся. Он встал с постели и, полагая, что никого нет, вышел на веранду и сделал по ней несколько шагов.
Молодые люди были слишком взволнованы, чтобы сразу подойти к нему. Инстинктивно, и как бы сговорившись, они отступили в тень колоннады, не теряя, однако, доктора из вида. В это время по веранде проходил слуга. Мистер Токсон крикнул ему:
— Позовите ко мне хозяина! Через две минуты перед ним стоял Кабир.
— Я велел вас позвать, — сказал мистер Токсон, — чтобы получить от вас некоторые ответы на мои вопросы. Прежде всего, можете ли вы дать мне сегодня вечером проводника в святилище нирванистов?
