— Это гуссаин, — говорили, теснясь, индусы, — он сейчас начнет свои фокусы.
Пилигрим — пария начал жонглировать несколькими медными шарами, но вскоре перешел к более трудному.
Он разбивал свежие яйца и вынимал из них то мелкие монеты, то зерна хлеба, четки и даже маленьких трепещущих змеек, выползавших из яйца в белке и желтке, как будто они там пробыли долгое время.
После этого он взял зерно, посадил его в землю маленького горшка, бормоча какие-то заклинания. Через несколько минут зерно дало росток, и на глазах у зрителей вырос стебель и покрылся листочками, а еще через минуту все увидели, как стебель превратился в целое растение, высотою более фута.
Толпа, затаив дыхание, следила за движениями Парии, и лишь изредка у кого-то вырывалось восклицание удивления. Мнение о парии — нищем совершенно переменилось. Очевидно, это был гуссаин, магик первой степени. Как же раньше никто не заметил невероятной худобы его тела, свидетельствующей о суровом аскетизме и умерщвлении плоти, широких белых полос, проведенных известью по лбу, носу, вдоль рук и шеи?
Но скоро удивление сменилось энтузиазмом, когда все увидели, что гуссаин поднялся, пошел и взял стоявшую в углу двора маленькую узкую корзинку, которую до сих пор никто не замечал, и поставил ее перед собою. Корзина еще не была открыта, как все отгадали, что находится в ней. Там были cobras capellos, страшные змеи, укус которых смертелен и которых только самые искуссные из гуссаинов умеют приручать и очаровывать.
Взяв корзину, пария позаботился сорвать с одного из столбов, окружавших веранду и покрытых вьющимися растениями, горсть зеленых листьев того самого растения, которое, по установившемуся мнению у очарователей змей, обладает странною способностью делать неуязвимым каждого, умеющего этим пользоваться.
Обезопасив себя таким образом, пария открыл корзину, из которой тотчас же показались отвратительные черные головы. Одни высовывали свои раздвоенные языки, другие страшно шипели.
Пария начал водить по воздуху, вокруг высунутых змеиных голов, стеблями сорванного растения, которыми он заранее запасся. Он проводил широкими листьями вдоль, то и дело извивающихся, их чешуйчатых кольцеобразных тел.
Когда змеи, обессиленные этими, как бы гипнотическими, пассами, вылезли из корзины на импровизированный ковер, он схватил свою двойную дудку — свирель и принялся наигрывать странную мелодию, в высшей степени заунывную и монотонную.
Змеи, казалось, были очарованы этой варварской музыкой.
Они перестали извиваться по земле и, неподвижные, вытянулись наполовину перед артистом, стоя с поднятой головой, с устремленным в одну точку взором.
Тогда пария бросил свой инструмент и смело схватил одну из змей. Он заставлял ее скользить у него между руками, проводил ногтями по ее длинному телу, обвивал ее себе вокруг шеи и рук, кусал ей хвост и даже язык и брал в рот их черную плоскую голову.
Это обычные приемы индийских жонглеров, по крайней мере, самых искуссных. Пусть думают, что он делает этих пресмыкающихся безвредными, вырывая им ядовитые клыки. На самом же деле, они только изучают с удивительной тщательностью их характер и привычки. Они знают, с какой медлительностью и робостью движутся змеи, в особенности во время процесса пищеварения; они также знают, как можно легко загипнотизировать змей. Следовательно, безрассудная смелостьзаклинателей змей останется такой лишь с виду, потому что в действительности всякое движение рассчитано и проделано логически правильно.
Но низшее население Индостана не знает о таких простых вещах, с помощью которых достигаются такие поразительные результаты. Народ не знает не только об удивительной ловкости очарователей змей, но даже о средствах, к которым те прибегают, чтобы сделать себя неуязвимыми для страшных пресмыкающихся. Поэтому, в толпе раздался вздох облегчения, когда пария, после всего того, что мы только что описали, полагая, без сомнения, что представление достаточно затянулось, бросил змей на землю и по очереди стал их запихивать обратно в камышовую корзинку. Хотя гус — саин и не просил ничего, на него посыпался целый дождь мелких медных монет. В минуту ковер покрылся ими. Здесь была кругленькая сумма, а для бедного гуссаина — целое состояние.
Толпа продолжала, однако, тесниться вокруг парии. Очевидно, под этим рубищем скрывался знаменитый чародей или — все возможно — святой человек, посланный божествами индийского Олимпа, таинственным Брамою, кротким Вишну или кровожадною Сивою, как ходатай за прегрешения людей.
Особенно спешили пробраться к нему параличные и другие больные, изувеченные, едва передвигавшиеся на костылях, калеки, ковылявшие на своих коротких ножках, слепые, ведомые за руку совершенно голыми детьми, сделавшимися похожими на бронзовые статуэтки под жгучими лучами тропического солнца.
Вместе с этими несчастными подходили кающиеся, вероятно, большие грешники, судя по строгости наказания, которое они наложили на себя, например, обет не открывать ладонь правой руки во все время богомолья, и держать ее таким образом, чтобы ногти, постепенно отрастая, углублялись в тело. Стояли кающиеся, на которых были надеты тяжелые вериги, утыканные острыми гвоздями и обвешанные различными амулетами. Они надеялись прикосновением к гуссаину получить прощение грехов, другие — исцеление своих немощей.
Но гуссаин не обращал никакого внимания натеснившийся вокруг него народ. Он не пытался подобрать все медные монеты, лежавшие у его ног. Его глаза, несколько минут рассеянно блуждавшие по сторонам, внезапно посмотрели вверх с выражением сильнейшего любопытства. Поэтому-то он так неожиданно прервал свое представление на самом интересном месте; поэтому-то он грубым жестом отвечал на просьбы и моления подобных ему бедняков, на слова их, полные уважения. Вдруг он порывисто вскочил.
Но что же он заметил?
Проделывая свои искуссные опыты, только что описанные нами, он не переставал внимательно следить за тем, что происходило около бенгало. В данный момент он увидел, что туда проскользнула закутанная густым покрывалом с головы до ног женщина, черты лица и костюм которой нельзя было разглядеть.
Через несколько мгновений эта женщина и китмудгар вышли вместе из бенгало. Они оживленно разговаривали, хотя и тихим голосом, но лицо китмудгара, казалось, пылало гневом; что же касается женщины, то она, очевидно, умоляла его о чем-то. Ее сложенные руки молили о жалости, и она ломала их с видом отчаяния.
Китмудгар, по — видимому, беспокоился, что посторонние люди посвящаются в его дела, потому что, грубо схватив за руку женщину и, сделав ей знак молчать, потащил ее на другую сторону бенгало.
Там находились службы и конюшни. Путешественники туда не проникали, эта часть двора была совершенно пустынна, и здесь можно было свободно говорить о самых секретных делах.
Едва незнакомка скрылась с китмудгаром за углом соседнего строения, как пария, выбежав из — под навеса, бросился за ними. Он шел в нескольких шагах от них и скоро очутился во внутреннем дворе.
Здесь китмудгар остановился и выпустил руку своей спутницы. Потом повернулся к ней с грозным видом, намереваясь потребовать объяснения.
Женщина, плакавшая горькими слезами пока тот тащил ее на двор, где не могло быть ни одного свидетеля, начала говорить.
И ни тот, ни другой не заметили, что человек — этобыл пария, — спрятавшись за колонну, находился от них в двух шагах, с намерением не проронить ни одного слова из их разговора.
II
Семейная сцена
Мы еще не вполне познакомили наших читателей с китмудгаром. Его звали Кабиром. Его родители были английский солдат и индуска.
Метисов в Индии сравнительно немного, потому что европейцы не охотно женятся на туземных женщинах, которые не только к ним, но и к самим метисам чувствуют неприязнь покоренного народа к завоевателям Да и для англичан эта богатая и плодородная страна была только местом для обогащения Прошло более одного столетия, как они стали хозяевами в Индии, но ни разу не сделали попытки сблизиться с народом, над которым господствовали, и их спесивая гордость не допускала даже мысли о возможном скрещении между ними и покоренным народом. Англичане считаются народом, умеющим насаждать колонизацию, но история и действительное положение Индостана доказывают как раз противное.
Со времени начала приобретения колоний, англичане, на самом деле, не умели ни заселять их, ни пользоваться плодоносными землями Например, в Индии их только пятьдесят тысяч не считая армии и флота, и из такого незначительного количества всего тридцать вторая часть кормится ручным трудом в то время, как 250 миллионов жителей живет исключительно плодами своих рук. Индия, эта громадная страна, богатства которой с избытком бы хватило на всю вселенную, остается почти вся без обработки, бесцельно пропадает с точки зрения земледельца, т. е. остается такой, как и во времена владычества деглийских моголов. Иными словами говоря Индия — колония для чиновников.
