— Напротив, такая заботливость означала бы расчетливое стремление скрыть свою роль в этом деле. Ведь каждого удивило бы, что единственный в доме человек, связанный с медициной, не оказывает помощи раненому.
— Клянусь, я не покушалась на убийство. Несмотря на мое тяжелое положение, о котором вы знаете, мне и в голову не приходило искать спасения в этих брильянтах. Конечно, прочитав письмо сына, я стала думать, где взять денег. Сумма очень большая, но дело даже не в сумме, а в том, как ее побыстрее собрать. Мое финансовое положение не блестящее, но и не такое уж скверное. Из печати выйдет моя книга, и гонорар составит больше десяти тысяч злотых. Мне заказаны статьи несколькими научными журналами в стране и за рубежом. Я занимаюсь исследованиями в области новых антибиотиков и за это тоже получу некоторую сумму. Я и сама бы выпуталась из беды. Тем более, кое-что отложено, как говорится, на «черный день». Все это я бы не колеблясь отдала, чтобы спасти сына. То, что вы о нем говорите, — неправда! Он хороший сын. Может, немного легкомысленный, но в сущности добрый. Моя вина, что он не захотел учиться. Видно, я не сумела наставить его на правильный путь. А работать ему в жизни еще немало придется. Пусть его молодость будет светлой, ничем не омраченной.
Подпоручик хотел прервать наивные рассуждения взрослой и опытной женщины, но полковник знаком посоветовал ему промолчать. Пани профессор, по всей вероятности, требовательная к своим студентам, была не в состоянии критически взглянуть на собственное детище. Она продолжала:
— Это случилось незадолго до войны. Я была молодой девушкой, у меня был жених. Его призвали в армию, и наша любовь кончилась. Жених попал в лагерь военнопленных. Родители мои погибли при бомбежке. Я осталась одна. Получила место в провинциальной аптеке. Жениха я продолжала любить, но не дождалась. В то тяжелое время слишком трудно было жить одной, без семьи и близких. Я вышла замуж за аптекаря, у которого служила. Уважала его и была верной женой. После его смерти в 1948 году я старалась как можно лучше воспитать детей. Благодаря мужу выучилась на фармацевта, а потом меня все больше стала привлекать научная карьера. Я переехала в Белосток, работала ассистенткой, получила ученую степень, а затем и кафедру. Изредка до меня доходили вести о моем бывшем женихе. Я слышала, что после войны он не вернулся на родину, а поселился в Англии. Там и женился. Я случайно встретилась с ним здесь, в пансионате. Он недавно возвратился в Польшу. У него жена, семья. Обошлось без трагедий, без разбитых сердец. Может, оно и лучше. Между нами завязалась спокойная дружба, основанная на уважении и воспоминаниях о прошлом. Мы не афишировали нашего знакомства. Но неудивительно, что, когда пришло это злополучное письмо, я обратилась к другу с просьбой о помощи.
— Это пан Доброзлоцкий?
— Нет. Ежи Крабе.
— Вы были в его комнате?
— Да. Я поднялась на второй этаж минут через пятнадцать после ужина, показала письмо и обрисовала свое положение. Пан Крабе обещал одолжить мне немного денег, чтобы я заплатила десять тысяч злотых отцу пострадавшего ребенка и убедила его подождать уплаты остальной суммы. Пан Крабе говорил также, что попробует с ним поторговаться. В конце концов, этому человеку нет никакой выгоды в том, что мой сын попадет в тюрьму. Увидев наличные деньги, он скорее пойдет на уступки. Ежи обещал мне, что займется и разбитой машиной. У него есть друг — владелец ремонтной мастерской. Вероятно, он починит машину за сумму меньше той, которую требует друг моего сына.
— Я сомневаюсь, — заметил полковник, — что десяти тысяч хватило бы на все расходы. Если даже крестьянин уступит, то захочет получить все сразу. Он же понимает, что ваш сын у него в руках.
— Я знаю, что этого мало, но удастся выиграть время. Пан Крабе обещал взять ссуду в кассе взаимопомощи. Он объяснил мне, что и я могу таким образом получить еще десять тысяч. Буду потом выплачивать по тысяче злотых в месяц. За это время соберу причитающиеся мне гонорары. Пан Крабе завтра вечером возвращается в Варшаву. Обещал на этой же неделе поехать в Белосток.
— Комната пана Крабе находится недалеко от номера ювелира. Вы не слышали никакого подозрительного шума в коридоре или в соседних комнатах?
— Не помню. Хотя… Да, несколько раз кто-то прошел по коридору. Пани Зося была в номере не одна. Мне показалось, что там разговаривают. Хлопнула балконная дверь… Кто-то ходил и по балкону.
— Это был мужчина?
— Пожалуй, нет. Я слышала тихие шаги около балконных дверей пана Крабе. Вероятно, это была женщина в мягких туфлях. Но занавески были задернуты, и я никого не видала. В какой-то момент я даже испугалась, что меня увидят у Ежи. Такой пансионат — всегда гнездо сплетен. Я предпочитала этого избежать. Меня устраивало, что шторы опущены, и не было охоты проверять, кто там ходит снаружи. Я постаралась удалиться бесшумно, чтобы меня никто не заметил.
Пани Мария Рогович умолкла. Лишь красные пятна на щеках свидетельствовали, что исповедь далась ей с трудом. Подпоручик вопросительно взглянул на полковника. Тот произнес:
— Если бы вы сразу сказали правду, мы не потеряли бы столько времени. Можете идти к себе в комнату, но вам, как и остальным, воспрещается выходить из виллы. Прошу еще раз внимательно прочитать протокол, расписаться на каждой странице и, если потребуется, исправить ошибки и неточности.
Пани профессор быстро пробежала глазами исписанные листки бумаги, подписала их и вышла из столовой.
— Ее можно было арестовать, — заметил подпоручик. — Я совсем не уверен, что она говорила правду.
— Конечно, правду, — сказал полковник Лясота. — Но всю ли правду? Может быть, о чем-то умолчала или что-то перепутала? Однако не вижу необходимости в ее аресте. Ваше решение отпустить Марию Рогович — прасильное. Покушение на Доброзлоцкого — не ее рук дело.
— Но улики против нее. Есть мотив преступления. Была и возможность совершить нападение. Возвращаясь от Крабе, она могла зайти к ювелиру.
— Вы забыли об одной важной детали.
— О какой? — спросил подпоручик.
— О лестнице, приставленной к балкону. Рогович не могла этого сделать! Разгадав загадку, кто и когда принес лестницу, мы найдем преступника.
Глава седьмая
Со второго этажа спустился один из милиционеров. Он был чрезвычайно возбужден. В руках держал маленький дамский носовой платок, в который были завернуты какие-то предметы.
— Пан поручик, — отрапортовал он. — Мы нашли драгоценности!
Милиционер положил платочек на стол и осторожно развернул. Присутствующие увидели брошку и два колечка с камешками.
— Это не те! — разочарованно протянул подпоручик.
— Но точно такие же, только незаконченные, мы нашли в комнате ювелира.
— Ну и что? — ответил полковник. — Пан Доброзлоцкий изготавливал много побрякушек и продавал в магазины «Цепелии». Это — серебро и полудрагоценные камни. Или просто стекляшки. Украденные драгоценности были из золота и брильянтов! Мелочи, которые вы нашли, стоят не больше нескольких сотен злотых. А драгоценности Доброзлоцкого оцениваются в миллион злотых с лишним.
— Жаль, — вздохнул милиционер. — Мы так обрадовались, когда нашли их в комнате этой чудачки.
— Зофьи Захвытович?
— Не знаю, как ее зовут, — покачал головой милиционер, — но это та, на которую глазеют на улице. Живет в номере рядом с ювелиром.
— В таком случае, — решил подпоручик, — побеседуем теперь с пани Захвытович. Пригласите ее.
Пани Зося не вошла, а «вступила» в столовую, с самой очаровательной из своих улыбок на устах. Занимая место напротив подпоручика, уселась так, чтобы не помять платье, продемонстрировав при этом не только лиловую нижнюю юбку, но и белые подвязки с кружевными лиловыми трусиками.
— Я так благодарна, — затараторила она, — что вы меня наконец вызвали. В салоне стало просто невыносимо… Дамы и господа превратились в мумии. Никто рта не раскрывает. А смотрят друг на друга так, словно каждый из нас — убийца.
