Сначала Варька непонимающе смотрела на неё. Потом нахмурилась, сказала, глядя в сторону:
– Знаешь, ты лучше совсем молчи. Не хочешь говорить - не надо, право твоё, но и не ври мне.
– А я и не вру! - вдруг оскалилась Данка. Рывком выдернула из-за пазухи какой-то свёрток, с размаху бросила его на стол:
– Вот! У сердца ношу, для памяти! Любуйся!
Варька протянула было руку - но Данка, опередив её, сама неловко, дёргая, размотала грязную тряпку и сунула Варьке чуть не в лицо скомканный лоскут.
– На! Гляди!
Варька взяла тряпку у неё из рук, расстелила на столешнице. Это был неровно вырезанный из нижней сорочки кусок полотна, весь испачканный какими-то бурыми пятнами.
– Это же кровь… - Варька растерянно подняла глаза. - Что это, девочка?
– Верно, кровь! - оскалилась Данка. - Моя!
– Но…
– Я сама это сделала. Через неделю, уже когда в Рославле была. - Данка медленно опустила руку на лоскут ткани, глядя на бурые пятна остановившимися глазами. - Понимаешь, цыгане, конечно, всякое там про меня кричали… но я-то, я сама-то знала, что чистая! Что ни с кем, никогда… Ни с Ильёй, ни с кем другим. И сама всё сделала. На постоялом дворе. Гвоздём.
Варька, задохнувшись, поднесла руку к губам. Данка снова искоса взглянула на неё, криво усмехнулась:
– Не поверишь, кровь фонтаном брызнула, я перепугалась даже. На три свадебных рубашки хватило бы.
– Больно тебе было? - только и смогла спросить Варька.
– Да… - Данка бережно свернула лоскут, снова спрятала его в тряпку, убрала за пазуху.
– Так что же это, выходит, Мотька…
– Сопляк ваш Мотька! - с ненавистью сказала Данка.
Лампа на столе вдруг замигала и погасла. Серый свет осенней луны из окна упал на лицо Данки. Варька молча смотрела на неё. Только ворох густых вьющихся волос, высыпавшихся из-под платка на худые плечи, напоминали прежнюю Данку. Откуда эти горькие морщины, затравленные глаза, которые словно и не улыбались никогда? И хриплый, срывающийся, как у древней старухи, голос? И искусанные в кровь губы?
– Что же ты молчала, девочка? Там, на свадьбе?
– Я молчала? - взвилась Данка. - Я молчала?! Да ты что, не слышала, как я тогда голосила?! Я же у него в ногах валялась, у него, у Мотьки…
Христом-богом просила, чтобы послушал, только послушал меня! - её подбородок вдруг задрожал. Не договорив, Данка повалилась головой на стол.
Острые плечи дрогнули раз, другой. Мелко затряслись.
– Он мне и договорить не да-а-ал… С перины - на землю, кулаками, ногами… Потом - к гостям выкинул… Я же совсем ничего понять не могла! Я же этой проклятой простыни и не видела! Знала же, что честная, и в мыслях не было посмотреть самой! Это потом оказалось, что она - чистенькая. И рубашка чистая. А я ничего не пойму, валяюсь на земле, реву… вокруг цыгане галдят… – она вдруг яростно ударила кулаками по столу. - По закону им понадобилось, по обычаю! Сукины вы дети, законники, чтоб вам всем передохнуть, почему не проверили меня?! Почему бабок ко мне не послали, почему ничего, как положено, не сделали?! Да Стеха бы лучше этого мужа недоделанного всё обстряпала! Уж если я с гвоздём своим умудрилась, так она б тем более!..
А вы?!. Даже слушать меня не стали, ироды!!!
– А ты почему всю свадьбу проревела, дура несчастная?! - взвилась и Варька. - Что ещё людям думать было, на твою морду зарёванную глядя?!
– Ах, ты не знаешь, милая, почему?!. - вскинувшись, оскалилась Данка.
– Я знаю! Илья знал! А другие?! А твоя родня, а Мотькина?!. Им откуда знать?!. Ох, да что ж мы с тобой орём-то на всю хату… - Варька умолкла, испуганно огляделась, но в тёмном доме было тихо.
Данка протяжно всхлипнула, вытерла слезы. Не глядя на Варьку, вяло махнула рукой:
– Дэвлалэ, да зачем я тебе-то про это говорю… Всё равно не веришь. Мне мать с отцом, муж, сёстры не поверили, а уж ты… Я и не прошу. Спасибо и на том, что сразу из дома не выкинула. Утром, клянусь, уйду.
– Да подожди ты! - Варька тронула её за руку. - Как же ты… одна?
– Да так… В Рославле недели две жила, потом - в Ростове. Там и придумала вдовой назваться. А что? Платком чёрным повязалась, и готово дело.
Гадать ходила по дворам. На хлеб хватало. А потом вдруг наш табор в Ростов приехал. Я их как на базаре увидала - Корчу, Илью, Стеху, - обледенела вся! И домой не зашла - сразу прочь кинулась! Добралась до Калуги, там пожила. Потом - в Медынь, в Серпухов… Иногда у гаджэн, иногда у цыган жила. У цыган, правда, редко: страшно было. Всё боялась - вдруг услышит кто про меня… Подолгу нигде не оставалась. Потом в Москву подалась.
Завтра в Ярославль поеду. Там, даст бог, и прозимую как-нибудь.
– Тяжело одной?
– Ничего. - коротко сказала Данка. И умолкла, уткнувшись острым подбородком в кулаки.
Луна ушла из окна, стало совсем темно. Варька снова зажгла лампу. Данка подняла голову, протяжно вздохнула.
– Ладно… Пойду я в Таганку. Прощай, Варька, не поминай лихом. Да этому вашему… Дмитрию Трофимычу не говори ничего. Видно, что хороший мужик.
Уж как хочет, чтоб я в хоре пела… А мне только этого не хватало.
– Хватит. - с досадой сказала Варька. - Кто тебя гонит? Переночуешь здесь.
Данка посмотрела на неё, но ничего не сказала. Придвинула к себе давно остывший чай, медленно начала отхлебывать. Через край стакана внимательно, словно только что увидев, оглядела Варьку, её вдовий наряд, чёрный платок.
– Шун[82]… А ты-то почему здесь… одна? Как тебя Илья отпустил? Или… - она, внезапно изменившись в лице, опустила руку со стаканом, тот тяжело ударил дном о столешницу. - Дэвла, я и не заметила - на тебе же платок чёрный… Илья… он?!. Что с ним, господи?!
– Жив Илья, здоров. Не бойся. - Варька помолчала. - Я овдовела месяц назад.
– Ты?! Да когда же ты успела выйти-то? - всплеснула руками Данка. - Кто же тебя взял?!.
– Мотька. - спокойно сказала Варька. Данка в упор, дико посмотрела на неё.
Затем схватилась за голову и - засмеялась:
– Господи… Господи… дэвла баро… А как же… тебя-то он… Или тоже сказал - шлюха?! А может, у тебя - ворота? Ворота выездные?! А рубашку цыгане видели? Твою рубашку?! Или ты куриное сердечко раздавила?!
Она смеялась тихо, безумолчно, долго, - до тех пор, пока Варька не встала с места и не влепила ей молча, одну за другой, четыре оплеухи. Икнув, Данка смолкла, опустила голову.
– Спа… Спасибо… Прости. Но… как же так вышло?
– Вот так. - Варька вернулась на место, вытерла ладонь о фартук, снова уставилась в окно. - Ему, знаешь, после этой свадьбы тоже не очень хорошо было. Взял меня с досады - я и пошла. Выбирать мне, сама понимаешь, не из чего было. А через два месяца их с Ильёй на чужих конях поймали.
Илью жена спасла, а Мотька умер.
– Жена спасла? - пробормотала Данка. - Вот эта красотулька городская?..
– Собой закрывала до последнего, почти всё на себя взяла. Если б не она – и Илью бы схоронили тогда. - Варька встала, отошла к стене. Не поворачиваясь к Данке, глухо сказала:
– На Мотьку, если можешь, не серчай боле. Он, если и грешен перед тобой был, за всё сполна заплатил. Он - мёртвый, а ты - живая.
– Сгори она к чёртовой матери, такая жизнь. - хрипло отозвалась Данка.
Варька не ответила. В наступившей тишине отчётливо слышался раскатистый храп Макарьевны из-за стены, сквозь который едва пробивалось поскрипывание сверчка. С улицы донеслось шуршание дождя, оконное стекло покрылось изморосью.
– Опять дождь… - Варька подошла, задёрнула занавеску. - Идём спать, Данка. Утро вечера мудренее. И знаешь что я тебе скажу? Оставалась бы ты, вправду, здесь. Никто тебя, кроме меня, не знает, а мне языком мести ни к чему.
Зима скоро, куда пойдёшь?
Ответа не последовало. Но когда Варька, погасив лампу, протянула руку, чтобы помочь Данке встать из-за стола, та ответила едва заметным пожатием.
– Ложись у меня на кровати. - шёпотом приказала Варька. - Там разобрано уже. А я на печь полезу. Всё, иди, спокойной ночи тебе.
Она подтолкнула порывающуюся что-то сказать Данку в спину, повернулась и исчезла за полуприкрытой дверью. Данка постояла немного в темноте, прислонившись спиной к стене. Затем скользнула в соседнюю тёмную горницу, на ощупь нашла разобранную постель, легла вниз лицом, не раздеваясь, и через минуту уже спала.
Данку разбудил сон. Тот самый, который изводил её все эти месяцы, заставляя по нескольку раз за ночь с криком просыпаться и садиться торчком, обхватывая руками содрогающиеся плечи. Ей снова снилась пустая, залитая мертвенным светом луны дорога и длинная тень на ней, и шевелящийся, страшный туман впереди. Она шла по дороге, чувствуя боль во всём теле, видя, как капает в пыль кровь из рассеченной отцовским кнутом брови - чёрные капли в лунном свете. Клубы тумана бродили, как живые, в двух шагах, но Данка всё шла и шла и никак не могла скрыться в тумане, хотя этого ей хотелось больше всего. А потом вдруг подступило удушье, и туман разом укрыл её с головой.
