– Владимир Антоныч, Пегас первый заезд взял!
– Чего?.. Кто? Пегас? Пряхинский? Вр-р-р-раки…- хрипло раздалось из-под диванного валика, и оттуда медленно выползла чёрная с проседью, взъерошенная, вся в пуху голова. - Митро?.. Ты откуда здесь? Кто тебе про заезд сказал?
– В газетах уж пропечатано. - невинно заявил Митро. - Вставайте, ваша милость, не то как раз все скачки проспите. Аделька, тащи рассолу!
Спасительный мокрый ковш с плавающими в содержимом смородинными листьями и укропом немедленно был принесён и употреблён во здравие. Потом охающего и ругающегося капитана со всем почтением препроводили во двор, где Митро вылил ему на голову три ведра колодезной воды, а Даная Тихоновна вынесла чистое полотенце.
– И давайте завтракать, господа. Надо, надо, и слушать ничего не желаю!
Я с господ по рублю не за одних барышень с постелью беру! Поднимайтеся, самовар уж принесли и калачи от Федихина!
Через десять минут Митро и Толчанинов вместе с хозяйкой и четырьмя проснувшимися барышнями сидели за длинным выскобленным столом на кухне. Вскоре пришла и Февронья - толстая белая девица лет тридцати с рябым, но милым, немного глуповатым лицом и встрёпанными спросонья рыжими кудрями. Митро потянул её за руку, сажая возле себя, и долго, обстоятельно вполголоса расспрашивал. Февронья смущалась, как невеста после брачной ночи, но отвечала толково, и Митро остался доволен.
– Я вчера на Цветном встретил Ганаева, жокея, так он советовал ставить непременно на Принцессу. - разглядывая на свет чай в стакане, вдруг задумчиво сказал Толчанинов. - Говорил, что выйдет первой, ему в конюшнях шепнули…
Митро откусил от тёплого калача, фыркнул с набитым ртом:
– Выйдет, дожидайтесь… Смотрел я третьего дня эту Принцессу. Ноги хорошие, а дых слабый, на первом же кругу отстанет. В прошлый забег сколько вы на неё угрохали, не припомните?
– Тебе что, фараон? - несколько смутился Толчанинов.
– Мне-то ничего… Только Арес вашу Принцессу на целый корпус обошёл.
– Арес сам обремизился в это воскресенье! Да мне ещё говорили, что Принцессу какая-то каналья напоила за час до скачек, так как же ей брать забег? А так на неё всегда выдача вполне приличная!
– Я вам, Владимир Антоныч, дело говорю - ставьте на Ареса…
– Воля твоя, не буду! Не может же он выигрывать седьмой забег подряд?!
Вот помяни моё слово, Арес - не настоящий англичанин, а полукровка с кабардой, и когда-нибудь это выяснится с большим скандалом!
– Ну, и как знаете. Ваши деньги на ветер. - зевнул Митро, такой же страстный игрок на тотализаторе, как и сам Толчанинов. И армейский капитан, и цыган не пропускали ни одних скачек, были лично знакомы с жокеями, знали все ипподромные секреты и могли часами спорить о скаковых достоинствах той или иной лошади. Правда, это не мешало Толчанинову раз за разом спускать деньги "под хвост" очередному фавориту. Митро тоже выигрывал редко, но надежды не терял, а в ответ на насмешки цыган бодро говорил: "Ничего, это всегда так бывает! Сначала проигрываешь, а потом раз - и всю выдачу возьмёшь! Бывали случаи!" Митро и Толчанинов с незапамятных времён были знакомы и даже дружны. Дружба эта началась ещё во время ухаживания молодого тогда капитана за Таней Конаковой, приходившейся Митро двоюродной племянницей, и получила неожиданное продолжение, когда Митро забрали в армию и он оказался на кавказской границе, в роте Толчанинова. Капитан немедленно определил цыгана-земляка в свои денщики, специально для Митро раздобыли гитару, и вскоре по вечерам чуть ли не весь полк сидел на квартире Толчанинова, с восторгом слушая цыганские романсы, а поскольку там было тесновато для всех господ офицеров, то Митро вместе с гитарой регулярно приглашался в офицерское собрание. Словом, все четыре года службы были для Митро весьма необременительны и мало чем отличались от его московских забот.
– Кстати, Митро, окажи услугу. - Толчанинов поставил стакан на стол. – Ганаев сказал, что у купца Рахимова захромал этот, как его…
– Янычар?
– Он самый. А Рахимов рассчитывал выпустить его в это воскресенье, там уже вложены немалые деньги… Может, заглянешь, посмотришь? Я знаю, вы лечите такие вещи.
– Лечить-то лечим, да мало ли там что… - притворно нахмурился Митро. – Ну, только заради вас схожу гляну. Это же на Татарской? Где залило всё?
– Ну-у, проплывешь как-нибудь…
– Вот режете вы меня всегда без ножа, Владимир Антоныч! - Митро одним духом допил остывший чай и поднялся из-за стола. - Спасибо, Даная Тихоновна… Февронья, тебе - особое благодарствие. Смотри только, мальчишку не привадь, а то будет бегать кажин день, и жена не занадобится…
– Эту осторожность мы всегда блюдём. - серьёзно сказала Февронья. - Вам бы и самим жениться надобно, Дмитрий Трофимыч, а то нехорошо, такой человек обстоятельный…
– Ну, тебя мне не хватало! - невесело хмыкнул Митро. - Мало матери… Всё, бывайте здоровы! Владимир Антоныч, я к вам ввечеру зайду, обскажу про Янычара.
Он подхватил со спинки стула потрёпанный картуз, пригладил ладонью лохматые волосы и вышел.
На улице, на берегу обширнейшей лужи, почти сплошь закрытой облетевшими со старой ветлы жёлтыми листьями, сидел Кузьма и с упоением дразнил старого гуся, собравшегося искупаться. Крякающий гарем гусака уже копошился в середине лужи, разбрызгивая коричневую воду и отлавливая червей, а его предводитель шипел и вытягивал шею, стараясь достать прутик, которым помахивал перед его клювом Кузьма.
– Оставь животную! - строго сказал Митро, и Кузьма, уронив прутик в воду, вскочил. - Иди домой, дух нечистый, спи, а то вечером как раз в ресторане захрапишь. Будет нам с тобой от Яков Васильича на орехи!
– Не, я спать не хочу. - заявил Кузьма. Помедлив, осторожно сказал, - Я с тобой пойду, Трофимыч, ладно?
– Да на что ты мне сдался?! Я по делу, в Замоскворечье, там залило всё по окна… Самому не в охоту, так тебя ещё волочить…
– Чего меня волочить, сам пойду! Ну, Трофи-и-имыч…
– Ой, замолкни, Христа ради, башка трещит… Идём, только молчи.
Кузьма просиял улыбкой и кинулся вдогонку.
К облегчению Митро, племянник действительно не пытался завести разговор. Кузьме явно было не до болтовни: он ещё находился под впечатлением минувшей ночи и шествовал рядом с Митро с задумчивой физиономией. Но довольно быстро его ипохондрия сошла на нет: такой ясный день стоял на дворе, так блестело в лужах запоздалое сентябрьское солнце, так смеялись, болтали и шутили высыпавшие на залитую водой улицу, стосковавшиеся по свету и теплу обитатели Живодёрки. Митро и Кузьма, идущие вниз по улице к Садовой, только успевали вертеть головами, отвечать на сыплющиеся приветствия и здороваться сами.
На углу цыгане неожиданно увидели Якова Васильича, который разговаривал через забор с Данаей Тихоновной. Хоревод явно на что-то жаловался, Даная Тихоновна сочувственно кивала, продолжая при этом ловко лущить семечки. Митро знал, о чём беспокоится Яков Васильич: хор последнее время терпел большие убытки, не осталось ни одной из ведущих солисток, и положения не смогла спасти даже Варька, неожиданно появившаяся в Москве неделю назад.
Она приехала с чужим табором, одна, без брата, и прямо с Крестовской заставы пришла к Макарьевне. Идти сразу в Большой дом и представать перед глазами Якова Васильева Варька не рискнула и потихоньку послала Кузьму за Митро. Последний явился немедленно - и просидел допоздна, слушая рассказы о Насте, Илье и их таборной жизни. Митро расспрашивал Варьку долго, жадно и подозрительно, чувствуя, что та чего-то недоговаривает, но Варька твёрдо стояла на своём:
"Хорошо они живут, Дмитрий Трофимыч. Илья Настю бережёт, не обижает, она каждый день наряды меняет. Сейчас уже в Смоленск зимовать приехали, а там, глядишь, она его перекукует: приедут в Москву." "Перекукуешь твоего чёрта упрямого, как же…" - бурчал Митро, с недоумением поглядывая на чёрный Варькин платок. - "А ты что, сестрица, спаси бог, схоронила кого?" "Мужа." "Ох ты… Да когда ж ты успела?!" Варька рассказала - сухо, в двух словах. Митро только сочувственно качал головой. Потом спросил:
"И как же ты теперь думаешь?.." "Вот, видишь, Дмитрий Трофимыч, - по вашу милость явилась." - сдержанно сказала Варька. - "Ты меня, помнится, весной приглашал." "Да я и не отказываюсь!" - обрадовался Митро. - "И Яков Васильич возьмёт!
Петь-то вовсе некому, Зинка Хрустальная больше года не объявляется, сидит со своим Ворониным в его Кропачах, в графини собирается! На одной Стешке тянем, а много ли с неё проку… Давай, сестрица, сегодня же с хором и выйдешь!" "А Яков Васильич-то меня не прибьёт?" - усмехнувшись, спросила Варька. – "За то, что мы с Ильёй Настьку в табор уволокли?" "Ну, ты не Илья, с тебя какой спрос… Ничего. Я с ним сам поговорю. А ты готовься, романсы свои вспоминай, за лето, поди, всё забыла. Даст бог, подымем доход-то." Митро оказался прав. Яков Васильич, выслушав его осторожную речь, долго молчал и хмурился, тёр подбородок, морщил лоб, а затем, так и не сказав ни слова, вышел из комнаты. Но ночью, уже после выступления хора в ресторане, Яков Васильев сам пришёл в дом Макарьевны и заставил Варьку, которая уже раздевалась перед сном, сызнова рассказывать о том, как Насте живётся в таборе. Изрядно напуганная Варька повторила всё слово в слово.
