Хокуда присоединился к группе таких же, как он, летчиков, жаждавших попасть в город: завели автобус и поехали. А если краснозвездные опять налетят? Зачем? На аэродроме они свое уже сделали. Беда в том, что отряд был готов к нападению, но не готов к обороне, - может, как и вся Квантунская армия? И в том беда, конечно, что, даже поднимись они в воздух, сражаться на равных с русскими было бы затруднительно: их техника намного превосходит японскую, а летчики - асы, побеждавшие на Западе асов Геринга. И все же поспорили бы еще, кто кого! Теперь перевели в пехоту. К черту пехоту, пока неясность - махнем в город, к развеселым ресторанным порядкам и покладистым, постигшим всевозможные любовные премудрости, девочкам.
Перед тем как сесть в автобус, Хокуда спросил у механика:
- Поедешь со мной?
- Командир, я останусь...
- Узнаю примерного семьянина!
- Буду ремонтировать самолет.
- Узнаю примерного механика!
- Надеюсь оправдать вашу лестную оценку, командир...
- Подлатаешь мой "коршун" - привезу тебе славную выпивку!
- Надеюсь на вашу доброту...
В автобусе шумно: кто дает шоферу совет, как быстрей проехать к городу, кто выбирает с приятелем ресторан, кто подсчитывает деньги на кутеж. Молодые, сильные, не привыкшие унывать ребята. И Сэйтё Хокуда не будет унывать. Хотя тревожит сковывающая заторможенность мыслей и поступков: думает и поступает с каким-то запозданием, как после напоминания извне. Ничего, будем пить, развлекаться, и все пройдет.
Но и после нескольких чашечек сакэ заторможенность не прошла. Хокуда сидел в любимом ресторане, ел любимые блюда, надменно разглядывал многочисленных посетителей и думал, что даже в смутный час рестораны не пустуют. Бордели - тоже.
И там и тут было много офицеров разных родов войск, но по умению пить и любить летчики не знали себе равных, а Сэйтё Хокуда - первоклассный летчик. За оплаченное время он успевал неоднократно воспользоваться женщиной. Сегодня, однако, был поскромнее, быть может, оттого, что перед глазами стоял разбомбленный русскими аэродром. Молча лежал рядом с миловидной, сильно накрашенной японкой, почти подростком, милостиво разрешая ласкать себя и тщетно воскрешая ее имя, которое она произнесла при знакомстве. Он старался запоминать имена этих женщин, и всегда они были новые: поручик не терпел однообразия и навещал также китайские и корейские дома с красным фонарем.
Были бы деньги. А деньги были.
В комнатенке сыро, пахло дешевыми духами, вином. Хокуда привычно вдыхал эти запахи и думал: сколько такого было в его жизни и сколько еще будет? Сегодня судьба подвела к роковой черте, за которой полная, темная, как ночь в бирманских джунглях, неизвестность. Непробудная эта почь, однако, вспорется молнией, расколется громом. Молния и гром могут угодить в него, а могут миновать. Утром - миновали...
И в Бирме, можно сказать, миновали. О Бирма! Тогда еще Хатиман - бог войны - был благосклонен к императорской армии, хотя амеко накапливали силы и их корабли настойчиво атаковали японский флот. Авиаотряд, в котором служил Хокуда, базировался неподалеку от Рангуна, бирманской столицы. Аэродром был в джунглях надежно замаскирован, и амеко долго не засекали его.
Это был отряд особого назначения - камикадзе. Сэйтё Хокуда попал в него так. В незабвенном декабре сорок первого императорский флот и авиация внезапно атаковали американские военные корабли в Жемчужной гавани Пёрл-Харбора. Блестящая победа, в достижении которой видную роль сыграли летчики-смертники, обессмертившие себя камикадзе, да, да, обессмертившие, потому что их имена записаны в храме Ясукуни. Как раз в сорок первом Хокуда поступил в авиационное училище. Окончил его с отличием, стал летчиком-истребителем. Провел немало воздушных боев, сбил трех амеко на "аэрокобрах"! И вдруг - набор в отряд камикадзе. Не раздумывая, Хокуда написал рапорт...
Женщина-подросток ластилась, выпрашивая не ласки, а деньги. Зачем ей его ласки? Сотни мужчин были до него, сотни будут после. Пока не постареет и ее не выгонят. Хокуда небрежно оттолкнул проститутку локтем. Везде шлюхи одинаковы: побольше сорвать с клиента. Впрочем, надо признать: в Рангуне они стоили дешевле и были еще изощреннее в любовной науке.
Тогда часто ездили в Рангун на стареньком, дребезжащем отрядном автобусе. Пили, кутили, дебоширили. Летчики с белойбелой, помеченной красным кругом - солнцем - повязкой вокруг головы, - камикадзе, которым все позволено. Они торопились брать от жизни, ибо не сегодня завтра их фамилии мог перед строем выкликнуть командир отряда. Дожидался своего череда и Сэйтё Хокуда, запоминая повторяющуюся картину: летное поле, шеренга камикадзе с отрешенными, какими-то потусторонними лицами, командир отряда, окончив напутственную речь, берет чашечку сакэ, затем к столу по одному подходят камикадзе, выпивают последнюю чашку сакэ, возвращаются в строй. "По самолетам!" И они бегут, топоча, к самолетам "дзеро", бегут налегке, без парашютов. Зачем им парашюты? Сверкающие круги пропеллеров, рев моторов, разбег - и самолет за самолетом растворяется в бездонном небе - навсегда. А оставшиеся на аэродроме провожают их с непокрытыми головами, и каждый думает о том, когда настанет его срок упасть на палубу вражеского корабля в самолете, начиненном взрывчаткой. Или промахнуться и упасть в море, или быть подбитым зенитной артиллерией и взорваться еще в воздухе...
Камикадзе - божественный ветер! Надо жить вовсю, умереть героем за его императорское величество и остаться навеки в памяти нации. Камикадзе избранные, имеющие право свысока глядеть на остальных, военных и тем более штатских. Камикадзе так смотрят и на других смертников - флотских, сидящих в одноместной управляемой торпеде, сухопутных, ползущих с миной на шесте или на спине, затаившихся со снайперской винтовкой или прикованных к "гочкису". Камикадзе - над всеми!
Заторможенность и заикание как будто меньше. Так и должно быть. Опьянение освобождало разум и душу от привычных пут, но не делало злей. Многие пьяные в злобе, в гневе лезут драться, хватаются за палаш или маузер. Недавно некий поручик отрубил палашом руку водителю такси, русскому эмигранту, который требовал уплатить за проезд; другой офицер, кажется капитан-артиллерист, поднял стрельбу из пистолета в ресторане: не то блюдо подали. Поручик Хокуда если и позволяет себе что, так только зуботычины, женщин при этом не бьет. Он был вправе ударить сейчас проститутку, когда она сказала: его время истекло. И шторка на оконце отдернулась, заглянула хозяйка заведения: напомнила о том же. Кто-то бы схватился за палаш или маузер, а Хокуда лишь пустил струйку дыма в глаза проститутке и стал одеваться. Та не отодвинулась, не шелохнулась, но потекли слезы, размазывая тушь на реснпцах и пудру на круглых щечках.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
