Не потому, что опасались ушей военной жандармерии - верноподданным его императорского величества нечего опасаться, - а потому, что молчаливость украшает мужчину и воина. Но чем внимательней прислушивался Хокуда к разговорам, тем ясней чувствовал: приходит возбуждение. Он знает, что это такое: изнутри жар, разливается в груди, жжет, в горле першит, саднит кожа на пальцах, будто обжег сигаретой. И хочется курить сигарету за сигаретой. И хочется спиртного.
В отряде было объявлено казарменное положение. Выпить хотелось не одному Хокуде. Спиртное за хорошую приплату доставали у денщика господина подполковника, однако на сей раз тот заартачился: командир отряда приказал, чтоб в отряде ни капли спиртного! Сам же подполковник может когда угодно уехать в город, отобедать в ресторане, где, как известно, есть сакэ, виски, русская водка, изготовляемая русскими эмигрантами. И еще известно: что за воин императорской армии, если он не пьет каждый день! Хокуда пил каждый день и помногу - и сакэ, и виски, и водку, лишь бы сильней шумело в голове и легче было на сердце.
А летал он не хуже прочих, может быть, и лучше.
Было ветрено. В лицо швыряло песком и мелкими камушками, Хокуда не отворачивался, но морщился. Ветра он не любил. Возможно, это была профессиональная нелюбовь: ветер - недруг летчика, когда тот в воздухе, и чем сильней ветер, тем больше неприятностей подстерегает при взлете и посадке. Однако сейчас бы и ураган не остановил Хокуду, если б был приказ поднять истребитель в воздух. Настроение, верно, неважное, и причина тут совсем не в ветреной погоде. Да ведь и понятно: одно - когда мы сами бы начали войну, и она, несомненно, была бы победоносной, другое - когда войну начал враг. Войну начинает тот, кто чувствует себя сильней. Неужели русские чувствуют себя сильнее нас? Если это даже так, императорская армия сумеет дать достойный отпор Красной Армии. Мы разобьем ее и погоним до Омска, как когда-то и планировалось, а то и дальше. Правда, Россия могуча, она разбила Германию. А Япония разве не могуча? Прежде всего своим непоколебимым духом! Умрем за императора как один!
Но выпить бы надо. Вера и преданность от этого не поколеблются - они не могут поколебаться, - а настроение поднимется.
Хокуда перебирал кривоватыми ногами, поглядывал на куривших летчиков и механиков, и внутри у него жгло, кожа на кончиках пальцев саднила. И першило в горле. Да, надо промочить. И основательно промочить. На севере, где граница, что-то громыхнуло?
Нет, показалось. Все тихо. Война идет оттуда, но пока ее не слышно. Выпить!
Ударил порыв ветра, взвихрил пыль, запорошило, глаза. Они заслезились, словно Хокуда заплакал. Нет, за свои двадцать три года он ни разу не плакал. Даже в детстве. Как помнит себя.
И этим гордится: слезы не для мужчины и воина. Не совсем объяснима, конечно, его нелюбовь к ветру. Ведь в Стране восходящего солнца летчика-камикадзе - а Хокуда сам недавно служил в таком отряде - называют божественным ветром. Камикадзе - ветер богов. Ветер! Ну, это другой разговор - о камикадзе...
Подошел низкорослый, квадратный Иосиока, механик. Всегда плохо побритый, хмурый, неразговорчивый, сейчас он был гладко выбрит и оживлен. Хокуда посмотрел на него, как бы говоря:
"С чего развеселился?" Иосиока вежливо дотронулся до его плеча подмигнул и шепотом сказал:
- Отойдем в сторонку, командир.
Хокуда пожал плечами, но шагнул За механиком. Тот свистяще прошептал:
- В моих запасах обнаружилась бутылочка сакэ.
Так вот почему оживлен его механик. Оживился и Хокуда ответил быстро:
- С удовольствием разделю компанию... Пошли к самолету!
Стараясь не вызвать любопытствующих взглядов, Хокуда и Иосиока зашагали, причем в ногу, по узкой гравийной дорожке от казармы к летному полю. На ходу переговаривались:
- Неприкосновенный запас!
- Очень кстати...
- В такой день да не напиться...
- С одной бутылки?
- Вы правы... Но главное - начать. А там продолжим!
Хокуда неожиданно для себя хохотнул: продолжить бы неплохо. Хотя, признаться, не до смеха. Вот опрокинуть чашечку сакэ - иной разговор! Да. такой день, начало войны... Нужно думать об императоре, о своей священной миссии, о победе, а думаешь о сакэ. Как будто нет ничего более неотложного, чем напиться.
А что, так оно, наверное, и есть. Все остальное будет потом. Что - все? Да буквально все...
В капонире, под брюхом самолета, Иосиока разложил газетку, достал из сумки фарфоровую бутылочку и две фарфоровые чашечки, и Хокуда понял: если через минуту не выпьет, внутренний жар сожжет. Какой же молодчина Иосиока, разливай же попроворней. Правда, рисовую водку полагается пить подогретой и маленькими глотками. Но мы не в ресторане, выпьем неподогретую и большими глотками!
Затяжной глоток - и обжигающей водкой словно плеснуло на тот, внутренний жар. Жаром загасило жар. Ровное тепло обволокло грудь. Тепло, дающее силу и бесстрашие. Наверное, то же испытывают летчики-смертники, выпивая ритуальную чашечку сакэ перед полетом, из которого не возвращаются. И Хокуда не день, не два готовился к последнему в жизни вылету, но судьба распорядилась по-своему, и он жив до сих пор. Хотя готов умереть, как и прежде. Знает: его час рано или поздно настанет, пусть он сейчас и не камикадзе, а летчик-истребитель. А был смертником, был! Повезло или не повезло? Он не уклонялся от смерти, просто так получилось. И теперь он может выпить и вторую чашечку, и третью...
Они сидели под ненадежной тенью самолета, Иосиока подливал в чашечки и говорил:
- Раньше война была далеко от Японии, а теперь приближается, как тайфун... Что будет? Сколько она продлится?
- Кто знает! - Хокуда отвечал вяло, неохотно. - Начали войну мы хорошо, не упустили выгодного момента и ударили по Америке. Вспомни: декабрь сорок первого, Пёрл-Харбор, подвиги наших славных камикадзе... А вот момент, когда можно было ударить по России, был упущен.
- Какой момент?
- Даже два. Немцы под Москвой, немцы под Сталинградом.
- Советы держали на Дальнем Востоке и в Забайкалье сильные войска...
- А мы не сильны?
- На Хасане и Халхин-Голе нам было нелегко...
- А когда война бывала легкой?
- Все-таки долго она тянется... Дома у меня уже дочери подросли, жена пишет: скоро невестами станут... Любую из трех выбирайте в жены, командир!
Но Хокуда не принял шутки, сказал угрюмо:
- До невест ли? А вот от борделя не отказался бы. При первой возможности улизну в город... Поедешь со мной?
Иосиока замялся:
- Что позволено поручику, того нельзя унтер-офицеру.
В один бордель с вами?
- Пустяки! Я приглашаю! - И Хокуда широко, разрешающе повел рукой, в которой была фарфоровая чашечка, несколько капель пролилось на газету.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
