Зачем ОН так написал?!
Или… не написал — всего лишь записал?
Был этот мир или нет?! Может быть, это всего лишь сон — сон туманного и тихого летнего утра?! Или болезненный бред?! Да, можно сказать себе так и убедить себя в этом… но как же быть с памятью?
Мальчишка отчаянно стиснул кулаками виски.
Тонкое лицо Эйнора — чёрные волосы, грустная улыбка, жест, которым он берётся за рукоять Бара. Глаза, в которых печаль, гордость и знание.
Фередир — его громкий смех, беспечные жесты, порывистая обидчивость и безоглядная отвага.
Их нет?!
Или… их не было?! Но он же помнит их, они были — и значит, их… нет?! Он ушёл сюда, а они — они погибли в последних сражениях, погибли, уже, наверное, понимая: крушение всего, во что они верили — неизбежно…
МЭЛЕТ.
Пашка вспомнил её.
Ясно. Отчётливо. Мучительно.
И поднялся на ноги. Пошатнулся. Добрёл до двери. Ударился в неё плечом, тяжело застонал, скребнул крашеное дерево пальцами, жалея, что у него не когти…
…Белой крепости стены окрасились черным —Это копоть пожаров взметнулась до неба.Белой крепости стены окрасились черным —Это траур для вдов и знамена для гнева.Алым цветом и цветом багряным по камнюКровь невинную с кровью виновной мешалиТьма и свет.Побежденных не будет сегодня,Звездный следТак похож на солёные слёзы,Что мужи, словно дети,Сегодня теряли,Уставая считать раз за разом потери.Без надежды сражаясь,С надеждой смыкалиВекиВоины света.Небо рыдало,Не в силах вспомнитьЦвет одежд своих,Лунного света.Только пламя тешилось вволю,Накормив серым пеплом ветер,Да земля все ждала рассвета…[72]
Рывком распахнув дверь, Пашка широко открытым ртом глотнул ветер.
Резкий порыв растрепал ему волосы и заставил прикрыть глаза.
И понёсся дальше, сорвав с шевельнувшихся губ мальчишки:
— Мэлет, прощай…
Эпилог
Матерью моей была Мэлет, дочь Глорфиндэйла из Дома Элронда. Отца же я не знал, и, думаю, тому была причина. Иначе как объяснить, что мать родила меня, ещё не достигнув не то что обычного для брака возраста, но даже и совершеннолетия — и то, что рожать меня она перебралась в Лихолесье, да так там и осталась? Да и дед мой Глорфиндэйл, сколько помню себя, никогда не радовался встречам со мной и не искал их. Я не спрашивал у матери о своей второй половине крови, чтобы не огорчать её, она сама никогда об этом не говорила первой — но трудно жить бастардом, и я ещё совсем ребёнком ловил каждый слух и даже сплетню о своём рождении. Ничего точно я узнать не смог, но создалось у меня впечатление, что отцом моим, как это ни невероятно, был воин-человек, и человек даже не из Аданов. Внешне это, впрочем, никак не проявлялось, и взрослел я ничуть не быстрее остальных эльфов. Позже мне это стало даже льстить, и я воображал историю вроде истории Берена и Лютиэн, полную красоты, подвигов и печали. Но так или иначе — ничего я не мог сказать точно.
Косвенное подтверждение своим мыслям и чужим сплетням я получил совершенно неожиданно в те дни, когда король людей Гондора Виниарион Хиармендакил Второй сражался с харадримцами. До моего совершеннолетия еще оставалось немало времени (может, и это было признаком моей человеческой крови — я тогда нередко думал о времени…), но я бежал из дома матери в Лихолесье и с одним луком и кинжалом пробрался в Гондор. Скажу по чести, сперва было немало смеху этому делу. Но прогнать меня не прогнали, и в те дни я был ранен и взял немало людских жизней, став воином раньше, чем стал взрослым… Скоро смех был оставлен, и после битвы в долине Гираина, где я, спасая одного из королевских полководцев, убил точно пущенной стрелой харадского мумака, меня отличил сам Хиармендакил Второй…
…С тех пор я был участником всех битв с Врагом — вплоть до самых последних, когда отряды Келеборна и Трандуила взяли Дул-Гулдор. В ней я командовал лучниками Трандуила. Было это давно. А ныне уже много лет, как ушли за Море моя мать Мэлет и мой дед Глорфиндэйл, пусты Имладрис и Лориэн, да и в Лихолесье уже мало осталось эльфов — и те все нандор.
Вскоре после Войны Кольца случилось ещё одно событие, одновременно немало прояснившее и ещё больше запутавшее в истории моего отца. Меня призвал к себе Глорфиндэйл и передал древний (по человеческим меркам) пергамент, на котором была начертана дарственная последнего из князей Кардолана некоему Гараву Ульфойлу, — и сообщил, что Государь Элессар подтвердил моё право владения. Более Глорфиндэйл ничего не стал мне объяснять и не пожелал со мной говорить. Я же, отправившись туда, где была дарована моему тёзке земля, обнаружил там старинный, но содержащийся в полном порядке обширный дом, называвшийся Пашкин-холл, а вокруг — неплохое небедное поместье. Его смотритель, живущий там с семьёй, смог рассказать мне лишь, что его род почти две тысячи лет исполняет эту обязанность — с тех пор, как строитель холла одолел в поединке какого-то соперника, и тот в благодарность за дарованную жизнь взял на себя роль смотрителя, переселившись с севера. Более этот человек ничего не знал; тем не менее его потомки — короток век людей — и по сю пору живут в холле, где я пишу эти строки, и исполняют свою старую клятву честно и верно…
…Кем бы ни был мой отец и какой бы ни была его судьба в этом мире — он, конечно, давно мёртв. У меня не было и нет ни жены, ни детей, да и смешно было бы думать, что человек возродится в эльфе. Я гляжу в зеркала и вижу своё лицо — почти такое же, какое видел всегда. Время не властно надо мной и над моей эльфийской кровью. Оно течёт стороной — то медленно, то быстро, бурля и успокаиваясь, прямо и ветвясь. Мне нет до него нынче дела. Зло повержено если не навечно, то надолго, и ветви за окном гнутся до земли от золотистых медовых яблок. В вечерних сумерках я вижу и слышу, как играют и смеются человеческие дети, не знающие, что такое свист несущей смерть стрелы, видящие в ноже лишь то, чем можно вырезать из коры кораблик…
Но почему же мне так грустно? И почему я не стремлюсь туда, где Вечный Свет излечивает все раны и всю боль нашего мира?
Жаль, что я не знал тебя, отец.
Гарав Горн Перелдар, полководец Трандуила. 211 год Четвёртой Эпохи. Эриадор. Пашкин-холл. Дом Гарава Горна в нижнем течении Барандуина
Андрей Земсков
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
