Мальчик не спускал с Уроса любопытных глаз. Но и он так же, как и его отец, был молчалив и сдержан. Когда Урос напился, Кадир уселся на землю возле лампы, не говоря ни слова.
— Ты видел моих слуг? — наконец прервал молчание Урос.
— Да, — ответил Кадир и улыбнулся, — и твоего мула тоже. Большой и сильный. Но знаешь, — продолжал он, оживившись, — вот твой конь, это что-то! Как бы мне хотелось, чтобы у меня был такой! Даже под коркой грязи видно с первого взгляда, что это за конь!
Тут он осекся и замолчал. Он обещал отцу не разговаривать с больным. Но тот спросил его снова:
— Что они говорили?
— Что они падают от усталости и голода. Сейчас они, должно быть, спят в большой палатке.
— Ну, хорошо тогда… — пробормотал Урос.
Его голова отяжелела, тело словно налилось свинцом, тягучая усталость тянула его куда-то вниз, ему мучительно захотелось спать, но что-то подсказывало ему, что не здоровый и освежающий сон подкарауливает его, а опасное забытье на грани жизни и смерти.
«Это яд моей раны, — понял Урос, — Мне нельзя засыпать… нельзя…»
Но веки сами опускались на глаза… мысли потекли все медленнее и ленивей, и очень скоро все ему стало почти безразлично: жизнь… смерть… поражения… победы…
Урос открыл глаза еще раз.
— Кадир, — хриплым шепотом позвал он мальчика, — Поверни фитиль… Пусть горит сильнее. Поставь лампу прямо перед моими глазами и позови сюда твоего отца.
Месрор пришел немедленно. Урос видел его расплывчато, глаза слезились, он не отрывал взгляда от яркого огонька под стеклянным колпаком.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил глава пастухов.
— Осмотри мою ногу, — прошептал Урос.
— Я ее уже видел.
— И что ты скажешь?
Месрор бросил еще один взгляд на черную, гниющую рану и острия костей торчащие из нее, и ответил:
— Если ты хочешь жить, если ты хочешь увидеть рассвет, то ты должен расстаться со своей ногой еще сегодня.
— Ты сможешь это сделать? — помедлив мгновение, спросил Урос.
Месрор потер в задумчивости лоб:
— Я резал ноги многим животным, и думаю, что сумею это сделать и человеку.
— Никто не должен об этом знать.
— Толькоя и мой сын. За него я ручаюсь, — произнес Месрор тихо.
— Когда же? Прямо сейчас?
— Нет, — возразил Месрор, — Я должен быть уверен, что в другой палатке уже все заснули.
— Хорошо. Забери лампу прочь.
Огонь лампы стоявшей позади седла, давал слабый, светло-желтый свет и Урос добровольно упал в темноту, которая атаковала все его чувства. Время от времени, откуда-то с границы сознания, до него доходили неясные звуки и запахи: звон металла, запах жира, таинственные шорохи. Вдруг что-то дернуло его наверх из черного тумана: потоки холодной воды.
Яркий и резкий свет пробудил его окончательно…
Сжимая руками плеть и нож, Урос не понимая таращился на лампу, которую держали прямо перед его глазами. Месрор наклонился над ним. Урос провел рукой по лицу: оно было мокрое.
— Мне пришлось облить тебя водой, — сказал Месрор, беспокойно вглядываясь Уросу в глаза, — ты уже не мог проснуться сам.
Урос закрыл глаза. Открыл их снова. Кадир стоял позади его изголовья и рвал чистую рубаху на длинные лоскуты, у его ног дымился пузатый котел, поставленный на переносную жаровню, полную углей. Рядом лежал небольшой топорик и длинный, тонкий нож. Урос пробежал взглядом по блестящей стали.
Его голова бессильно откинулась на седло, он скрестил на груди руки и сказал:
— Именем пророка, я готов.
— Еще нет, — возразил Месрор.
Он порылся в карманах и вытащил длинный и тонкий, но прочный шнур.
— Мне придется тебя связать.
Урос снова вцепился в свое оружие, рванулся вперед и выдавил сквозь сжатые зубы:
— Никто… никогда… клянусь.
— Кадир, сколько крепких пастухов обычно держат овцу, если ей отрезают ногу? — спокойно спросил Месрор у своего сына.
— Самое меньшее двое, — ответил ребенок.
— Но я же не животное!
— Именно поэтому я не допущу никакого риска, — ответил ему Месрор твердо и посмотрел на него сверху вниз. Взгляд его был непреклонен.
«Его не поколебать». Еще раз взглянул Урос на шнур, затем на покрытые гноем кости… прошептал:
— Вот этого я тебе никогда не прощу, — и протянул руки Месрору.
— Нет, не так, — покачал головой последний.
Он завел руки Уроса за спину, связал их, провел веревку дальше, согнув его здоровую ногу в колене набросил на нее несколько витков, и наконец закрепил шнур тугим, замысловатым узлом. Урос потерял способность двигаться.
Месрор снял с него тюрбан и засунул его Уросу в рот как кляп. Тот не обратил на это особого внимания, он сосредоточился и приготовился к тому, чтобы любую боль перенести стойко и внешне равнодушно.
Но то, что случилось потом, произошло так быстро, что у него не оказалось времени на дальнейшие размышления.
Месрор опустился на колени и, обхватив левой рукой его ногу выше перелома, прижал ее к земле плотно, как только мог. Кадир встал рядом и, подняв лампу над собой, протянул отцу топорик. В ярком свете лампы и его игре на ткани палатки, Урос увидел быстро взлетевшие и опустившиеся тени, что отбрасывала холодная сталь. Но он чувствовал боль слабо, словно издалека. Шок и быстрота, с которой Месрор провел эту операцию, сделали его почти нечувствительным. Теперь Месрор отложил топорик и взял в руки нож. До того, как Урос смог уразуметь смысл его движений, тот уже отрезал ступню и часть сгнившей плоти, после чего отбросил их в сторону.
«Уже все? Зачем же нужно было связывать меня? К чему было это унижение?» — пронеслось в голове у Уроса. Но в ту же секунду он потерял всякую власть над собой. Месрор поднял его ногу повыше и Кадир наклонил над ней котел. И когда обожженная кожа зашипела, распространяя отвратительный запах, — Урос дернулся с нечеловеческой силой и выгнулся, пытаясь сбросить с себя колено Месрора, которое прижимало его к земле. Топор, нож, — ко всему этому он был готов, но всей его воли не хватило, чтобы выстоять против кипящего жира, текущего по его окровавленной культе. Но чем сильнее он выгибался, тем глубже врезались в тело петли веревки. Вновь и вновь Месрор поливал свежую рану новой порцией жира из котла, и Урос сдался, вцепившись зубами в кляп он закричал от боли, и кричал снова, снова и снова.
Котел опустел. Кадир аккуратно обтер его внутренность лоскутами, что он сделал из старой рубахи, а затем обмотал этими жирными бинтами рану, которая уже не кровила. Дернувшись еще пару раз, Урос расслабился. Когда ребенок закрепил последний лоскут, больной лежал не двигаясь. Месрор осторожно опустил его ногу на землю, затем поднял с земли то, что когда-то было ступней, и быстро вышел вон. Несколько секунд спустя послышался гулкий стук копыт лошади, что галопом удалялась прочь от стойбища.
