– Новая жизнь нарождается! – громыхал святой отец. – Идите домой к своим жёнам, несите радость детям и спокойствие родителям, пусть полнится ваша чаша и будет жарким очаг. Не нужно крови в светлый день!
Шадо загривком почувствовал, как за спиной нарастает шепоток. Священник поперёк пути – к добру ли такой знак? Среди тех, кого удалось снарядить в этот поход, предводитель по-настоящему мог положиться от силы на два десятка преданных бойцов, использовать пару сотен, а остальные – хвост, инертная масса, мясо – годились лишь на то, чтобы мостить собой путь к независимой Алтине.
– Отойди с дороги, отце, – почти ласково повторил Шадо. – Это не твоя война, и незачем тебе ввязываться в мирские дела.
– Я отце Миклаш, – ответил тот, – священник прихода церкви Рыбаря Пришана, что в Плешине, на южном берегу Тополяны. И нет такой войны, что не была бы моей.
В середине колонны самые нетерпеливые вылезали из машин и пробирались вперёд – посмотреть, кто посмел задержать шествие «землемеров». Холодный металл в руках, вороненые стволы, лязг затворов – всё это приятно щекотало нервы, и то тут, то там перекатывались мелкие волны смешков.
– Кайтесь! – гремел над толпой бас отце Миклаша. – Замыслив недоброе, отмолите грех! Услышьте свою совестю!
– Вы перед кем рты раззявили? – пронзительно крикнул кто-то из третьей или четвертой машины. – Какой он святой отец, если даже толком по-нашему не говорит?
Отце Миклашу показалось, что он узнал этот голос.
– Остановитесь, пока не запоздало! – пробасил он, чувствуя, что не успевает вспомнить все слова, как надо, и оттого становится смешным. – Вернитесь в разум! Люди!..
Сухой треск выстрела оборвал его речь. Отце Миклаш пошатнулся, опустил голову, глядя, как у левой ключицы пыльная поношенная ряса промокает чёрным.
Над полем повисла странная полутишина – все замолчали разом, и вокруг разлился гул дизельных моторов, перемешанный со стрёкотом цикад.
– Нельзя, – прохрипел отце Миклаш, роняя веточки вербы в пыль. – Бог не с вами сегодня. Уведи!
– Не тебе решать за меня, ряженый! – как мог громко ответил Шадо.
Коли это не поп, так нет и спроса.
Из открытого кузова четвертой машины, круглобокого грузовичка, Халим выстрелил одиночным еще раз. Священника толкнуло назад, но он снова устоял, глядя лишь на Шадо.
– Так принимай же ключи от Плешина, – отце Миклаш вытянул перед собой дрожащую правую руку.
Прежде чем Шадо осознал, что за медные проволочки нанизаны на палец священника, их обоих не стало.
Семь противотанковых гранат, скрытые под рясой, породили взрыв, перемоловший головные машины. Ударная волна, ослабевая, прокатилась во все стороны, оставляя за собой неподвижные и корчащиеся тела.
* * *
Бегом, без остановки, до кислого пота, до черноты в глазах.
Тайга прыгал с камня на камень, поднимаясь впереди своих бойцов. Добраться до хребтины, а там до перевала останется всего ничего, только с горочки спуститься.
Они выкарабкались на плоскую макушку холма и наконец увидели Плешин.
– Привал две минуты, – приказал Тайга, нетерпеливо настраивая бинокль. – Рогалин, связь!
Радист припал к наушнику:
– Шум, товарищ майор. Один шум.
Охрименко встал рядом, сощурился, приложил ко лбу ладонь козырьком, хотя солнце еще не показалось.
К городу с востока по широкому полю как мухи ползли машины. До холмов вполне отчётливо долетал речитатив сотен автоматов, тяжелая пулемётная дробь, сиплый вой миномётов.
– Суки, суки, суки!.. – Охрименко сжал голову руками, согнулся, сел на корточки. – Та какие же с-суки, подумать боюсь! Ведь алтинцы же отовсюду сюда пришли, товарищ майор! Как через дуршлаг – через французов, через англичан, через всех! Ведь эти суки просто закрыли глаза, так?!
– Не кипятись, лейтенант, – Тайга шарил биноклем по восточным предместьям Плешина, пытаясь разглядеть, на чьей стороне преимущество.
Дур-рак, клял он себя, какой же дур-рак! Оставить целый арсенал, бесценный неучтенный клад, безо всякой пользы валяться в трухлявом сарае! Слишком, слишком много машин, автобусов, грузовиков ползло по полю в сторону города. Сколько «землемеров» могло вот так собраться вместе, чтобы в открытую штурмовать город? Пятьсот? Не надо себя обманывать, их не пятьсот и даже не тысяча. Против ста стволов и трёх бэтээров гарнизона.
– Конец привала. Бегом-арш!
* * *
– Связь, связь, связь… – твердил Вольховский несчастному радисту, уже только что не с головой влезшему в станцию. – Дай мне пеленг, дай мне хоть что-то.
– Товарищ капитан… – на молоденьком сержанте лица не было. – Нет связи! Уровень шума такой, словно рядом РЛС работает.
Лампа дневного света замерцала с неприятным синеватым оттенком. Как в морге, подумал Вольховский. В гарнизоне осталось меньше взвода – всех пришлось выдвинуть навстречу приближающейся с востока угрозе. Бронетранспортёры до времени скрылись среди хозяйственных построек, по дворам предместья, спешившиеся солдаты рассредоточились по огородам. «Два амбара, три сарая», – вспомнил Вольховский слова отце Миклаша.
Из динамика станции лился ровный, чистый, мощный белый шум. Что-то было связано с этим, какое-то воспоминание. Пеленг… Пеленг.
И Вольховский вспомнил. Ещё в училище он слышал, что можно спаять простейшую штуку: один конденсатор, одно реле, всего пять-шесть деталей. Втыкаешь такую заглушку в сеть. На положительной фазе конденсатор заряжается, а в начале отрицательной выплёвывает в сеть накопленный заряд. Очень коротким импульсом, в несколько наносекунд. И так пятьдесят раз в секунду. А здесь, в Тополине, все шестьдесят – евростандарт.
В любую розетку – на кухне, в сарае, под лестницей, дома или на заводе, куда угодно – ты суёшь такую штуку и получаешь глушилку с антенной длиной в сотни метров, а то и в километры – насколько тянутся от твоей розетки до ближайшего трансформатора обычные электрические провода. Точечные импульсы раскладываются по спектру в равномерный фон, белый шум, с мощностью сигнала, недоступной ни одной радиостанции… И такой приборчик быстро не обнаружишь. А если их два? Пять? Пятьдесят?
Вольховский хотел сказать об этом сержанту, но сверху пришёл пронзительный, рвущий уши свист, и пол встал на дыбы, как норовистый конь.
* * *
Держась за стену, часовщик Эзра по узкой винтовой лестнице поднялся на самый верх центральной башни замка. Здесь было свежее, чем внизу. Утренний ветер беспардонно трепал одежду.
Эзра прислонил снайперскую винтовку к щербатому белокаменному мерлону и отдышался. Из большой хозяйственной сумки он последовательно извлёк раскладной табурет с матерчатым сиденьем, клетчатый плед, четыре коробки патронов, шерстяные перчатки с обрезанными пальцами. Из сумки выскользнул и упал под ноги старику свёрнутый кусок шелковистой ткани. Эзра, кряхтя, наклонился за ним и убрал обратно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
