гладкий, с обрубленными ветвями ствол. Он лежал перед нами такой огромный, казалось, наделенный вечной неподвижностью, словно гора или утес. И мы, восемь человек, должны были поднять его по пологому накату вверх с тем, чтобы оттуда он по другой стороне наката спустился на следующую площадку, где другая восьмерка вновь подымет его на гребень.
А сверху уже кричат: «Берегись!» — и спускается новый ствол, и то же человеческое усилие подымает его на гребень.
Восемь пар рук в одинаковых черных рабочих рукавицах из чертовой кожи, надетых поверх других, солдатского сукна, легли под самый низ ствола. Он лежал так плотно, так властно-неподвижно! Что могли сделать восемь пар человеческих — из них две пары женских — рук?
Я ощутила через рукавицы неподдающуюся, упрямую неподвижность безголового чудовища, широченного в комле, суженного к вершинке.
— Взя-али! — привычно запел бригадир.
И вдруг — это было как чудо — под моими руками, именно под моими, зашевелилось мертвое, каменное чудовище: оно дрогнуло, чуть приподнялось, подталкиваемое снизу. Мне показалось, что я одна — одна! — сдвинула его. Но теперь уже нельзя было ни на одну минуту, ни на секунду отнять рук... «По-шел, по-шел!» — кричал бригадир. Отнимешь руки, и чудовище ринется обратно, отдавит ноги, повалит, раздавит! Теперь или ты, или оно! И опять мне показалось, что это я одна закатываю его дальше, на гребень. Нет, не упущу, нет, не отойду назад! И опять: «Берегись!» И опять: «Взяли! Пошел!»
Согнуться, толкнуть, снизу закатить на гребень! Сгоряча не чувствовать боли в пояснице. Главное — держаться в ритме восьми пар рук, связанных общим движением, однообразным и каждый раз как будто новым, неожиданным, когда громадный ствол поддавался именно моим, только моим усилиям!
Я ничего не слыхала, кроме команды бригадира и натужных выдохов стоящих рядом, в тот момент, когда ствол подымался на гребень. И только в перекур, объявленный громкоговорителями, до меня дошло, что ложбина полна звуков: гудки паровозов с подъездных путей, сигналы машин, слитный гул человеческих голосов. И ржание лошадей: там, внизу, трелевали конной тягой лес.
Вдруг я увидела крючконосого начальника. Около него водоворот — подходили, уходили люди. Он отвечал кому-то, кого-то спрашивал, делая отметки карандашом на гладко выструганной дощечке, заменявшей ему тут, на ветру, блокнот. Он так органично входил во всю картину, словно давно был здесь и командовал этими людьми, и привычно, поставив на пень ногу, черкал что-то на своей дощечке, лежащей на колене.
Я спросила скуластого, оказавшегося рядом: «Что, начальник давно здесь?» Как будто не знала, что он прибыл вместе со мной сутки назад. Но почему так уверенно держался? Короткий полушубок и ватные брюки носил, словно это не он в гетрах!
— Да нет, только-только, — пояснил скуластый. — Он инженер, прорабом у нас.
— Евгений Петрович! Товарищ Варенцов! Замерьте сами, ну замерьте! Туфту же гонят! Ясно, что кубометра нет, — кричали ему сверху. Инженер стал подыматься по склону.
«Я привыкну, — подумала я, — привыкну и буду здесь жить. И стану здесь своей и нужной, как этот Варенцов».
Все было так непохоже на прошлое. «Это хорошо», — решила я.
Ночью меня ломало и трясло как в лихорадке. И во сне я ворочала толстенные стволы, нет, вернее, один ствол, который все время возвращался и снова лежал передо мной: царь всех стволов, Его Величество Неподвижество!
Но утром меня поставили на другую работу. В небольшой котловинке было беспорядочно свалено множество срубленных осинок.
— Деревца ма-ахонькие, — успокоил меня бригадир, — отбракованные. Обрубить ветки, а стволы поднести к путям и сложить вон где! Только всего — и норма!
Я осталась один на один с навалом осинок, которые показались мне действительно маленькими. Обрубила ветки одной — топорик попался ловкий: топорище нетяжелое и лезвие наточено — и решила отнести ствол в указанное место. Бойко я ухватила обеими руками середину деревца, оно не поддалось. Поднатужилась в недоумении: самый тонкий ствол, но и он не давался в руки.
Я пригорюнилась: почему они тут такие тяжелые? Делала же такую работу когда-то у себя в деревне, не может быть, чтобы у меня недостало силы поднять хлипкую, даже слегка подсохшую осинку. Однако нет, недостало. Я заметалась по котловине, уже зная, что стужа щадит только того, кто в работе. Но мороз стоял легкий, ненастырный и не трогал меня. Чтобы что-нибудь делать, я поотрубала ветки у всех осинок, растаскивать их волоком я могла, поднять — нет! Что будет? Если я этого не могу, то что же? Значит, вчера это вовсе не я закатывала на гребень безголовое чудовище, не чета этим! В растерянности я стояла перед нескладным, растрепанным штабельком, кое-как сложенным. От стыда не пошла на перекур.
Кто-то спрыгнул в котловинку и присвистнул от удивления, увидев меня. И я бросилась к нему: смешной чернявый Степан как раз и был тем человеком, который мне позарез сейчас нужен!
— Стёпочка, смотри, какие маленькие, а я почему-то не могу поднять ни одну! — Мне нисколько не было стыдно к нему обратиться. Я даже показала ему: вот берусь — и ни с места!
— Таким манером и у меня будет ни с места! И чего ты ее за талию хватаешь? Вальс с ней танцевать собралась, что ли?
Он выплюнул цигарку и одной рукой оторвал от земли вершинку.
— Ты двумя действуй!
Я обеими руками ухватилась за узкий конец ствола: он слегка отделился.
— Теперь подставляй правое плечо! Подымай на себя выше, выше. Теперь заталкивай! — Комель поднялся в воздух, я чуть не упала. — Уравновешивай! — закричал Степан. У него на плече ствол уже уравновесился, и он только поддерживал его спереди правой рукой.
— Наперед бери больше: смотри, чтобы назад не загремел. Пошли!
И снова, как вчера, было чудо: осинка лежала у меня на правом плече, я, как Степан, поддерживала ее, упершись для равновесия левой рукой в бок. Мне показалось все это совсем легким, даже приятным. Собственно, не всё было приятно, а только тот момент, когда ствол ложился на плечо и уравновешивался. Но, конечно, самое приятное было сбрасывать его у путей и налегке, теперь уже бегом, бежать обратно.
— В жизни бы не додумалась! Спасибо, Стёпочка! — на ходу обрадованно кричала я. — Михаилу привет! Заходите к нам в общежитие!
Я чувствовала себя легкой, сильной и очень умелой.
Так было и во вторую ходку с ношей, и в третью, и в пятую... И уже неизвестно на какой — плечо заломило, попробовала на левое — не пошло. А осинок лежало еще видимо-невидимо, и убыль казалась незаметной.
«Вот незадача! Только что все шло прекрасно. Наверное, это потому, что я голодная». Идти в тепляк
