перед ним. Ему было неловко. И как-то необычно всё это было. Почему-то вспомнил он Алёшку-немого и Гриньку-кармелита, своих бедных товарищей-бродяг, сложивших головы безвинно.
— Пан Николай, ты зря говоришь это! Ведь я же отплатил тебе: мехами, звонким серебром, соболью шубу снял со своего плеча!
— Эх, государь! — скорбно вздохнул Меховецкий. — Я не могу жить без войска, без походов, а ты суешь мне соболей, как шлюхе за услуги…
За стенами хором вдруг послышался какой-то шум, шаги людей. И сразу стало ясно, что их там много. По-видимому, каморники прозевали их. И Меховецкому теперь уже не скрыться. Ему осталось только надеяться, что те, кто пришёл к царским хоромам, не осмелятся войти в них без разрешения.
Матюшка же, вместо того чтобы делать что-нибудь, опять застучал пальцами по столу боевой ритм и смотрел на Меховецкого. Он решал, как быть с ним: спрятать, а может, выдать тем, кто рвётся вот сейчас в хоромы…
А Меховецкого пронзила злая догадка, что Матюшка, его «родной подлец», выдал его. Нарочно ведь пригласил сюда в такую ночную пору, под самое утро. Вон и заря уже раскатывается, и скоро засветится новый день.
«И что же он? — сверлил он глазами, в свою очередь, непроницаемое лицо царя. — Всё так и есть: там князь Роман! — узнал он отрывистый и резкий голос у входа в терем. Он знал князя, тот не станет церемониться и вломится куда угодно. — Выдал, выдал! — не оставляла его всё та же догадка. Он гнал её, но она вертелась, из головы не уходила. — Да, да, он решил — и выдаст!»
Там же, у хором, голоса, князь Роман ругается с охраной, а царь стучит всё так же пальчиками преспокойно.
«Вот мразь!» — захлебнулся Меховецкий ненавистью к своему «отроку», любимцу Бога, а может быть, кого-нибудь иного…
Тут дверь хоромины, не выдержав, отскочила в сторону под чьими-то могучими руками. И в сенцы, а затем и в палату ввалился Рожинский, за ним Зборовский, Заруцкий и ещё какие-то гусары из гетманского полка. И все тут, набились в комнату, толпой, бесцеремонно.
А царь молчком воспринимает это…
«Да что же это такое! — задрожали руки у Меховецкого, и к нему пришла нелепая мысль: как хорошо, что ещё сидит. — Валевского нет почему-то! Ну да — тот не дал бы свершиться самосуду! Он канцлер, и слово его веское! Но не весомей гетмана!.. Заруцкий весь за царя! Зборовский держит сторону Рожинского! А где же мои, из тех, на кого бы я мог положиться?!»
Димитрий сбросил, наконец, с себя дремоту, глаза блеснули у него.
— Ну что, пан Роман, опять побили московиты вас? — спросил он с ехидцей Рожинского. — Вы лагерь чуть не сдали им!
И Меховецкий уловил его ход, понял всё и быстро тут же кинулся в атаку сам.
— Зарудский спас всех от разгрома! И хоть бы шапку снял кто-нибудь перед ним!..
Он думал тем расколоть ряды гетмана и нейтрализовать атамана донских казаков.
— Нелестно слышать то воинам, государь! — ответил Рожинский царю, а не ему. — К тому же служат тебе даром!
Он прошёлся по комнате, остановился около Зборовского. А тот, чувствуя рядом его плечо, поддержал его, кинул упрёк царю: «Когда давал последние оклады-то, а?»
Он, как и другие полковники, уже устал от недовольства гусар и волнений в полках.
От такого напора Матюшка всплеснул руками, точь-в-точь как его шут, любимец Петька.
— Ну вот — за старое опять! Договорились ведь, Панове: когда войдём в Москву, со всеми щедро, по-царски расплачусь! Всё, господа, всё войску выплачу сполна! Поверьте, у Шуйского в казне есть деньги! Мне так лазутчики доносят!
— Об этом слышим уже второй год! — бросил Заруцкий, выглянув из-за плеча гетмана.
«Ах, ты!..» — мелькнуло у Матюшки, не ожидавшего такого от него, своего ближнего боярина.
— Да полноте, господа! — вскричал он. — Там, на Москве, гусары князьями заживут!
— Что?! — спросил его Зборовский; он не привык ещё к таким речам царя и думал, что тот шутит. — Я же не глуп, не малый, чтобы верить в сказки!
— Сапега умно поступил, по-рыцарски, когда ушёл под Троицу, — заключил князь Роман. Он был недоволен больше всех тем, как царь уходит от разговоров об окладах, а у самого деньги уплывают куда-то, особенно в последнее время. Как только набрал он московских дьяков, так сразу начались нелады с казной. — Воруют твои дьяки, государь! По-чёрному воруют!
Но Димитрий отмахнулся от него.
— А что у короля, в Польше, честные сидят на казначействе? Ха-ха! Кто своровал — тот крепче служит! Ведь знает всякий пёс, что если воровство откроется, то быть ему на колу! Поэтому-то, раз своровав, второй уже опасается! И, чувствуя зоркий глаз моих сыщиков, до самой смерти дрожать будет и не возьмёт больше ни копейки!
Рожинский сделал круглые глаза, моргнул, но ничего не сказал.
— Господа, не верите на слово государю? — подступил Димитрий к незваным гостям, прошёлся перед ними, заглянул каждому в лицо. Независимый вид их, шляхтичей, всегда раздражал его. — Да, да, всё вижу по глазам! Благодарю за правду, господа!
Он подошёл к Заруцкому, которого считал своим верным холопом.
— Тебя же, атаман, награжу я! А не пан гетман!..
Не заметив на его лице ни радости, ни удивления, он решил столкнуть его с полковниками.
— Побольше бы таких в гусарах! Не правда ли, господа полковники?
Заруцкий поклонился ему: «Государь, готов служить тебе! Холоп твой верный, Ивашка!»
Но он не собирался враждовать с поляками и не вышел из рядов полковников.
— Гусары, того ли гетманом избрали вы! — опять сорвался всё на то же Меховецкий, и всё к ним были его слова, к простым гусарам, стоявшим у двери.
— Позорно бежали с ним от Москвы! — поддержал его Матюшка; он почувствовал, что сейчас или уже никогда не удастся ему поколебать власть Рожинского.
Меховецкий же не дал никому опомниться от своего выпада.
— Я собрал вас, гусар, со всей Посполитой и обещал, что много злотых будете иметь в руках! Домой вернётесь с обозами добра! А вы не слушали меня! Ему всем ведать разрешили: обозами, своей судьбой! — ткнул он пальцем в сторону Рожинского.
Он понял, что тот остерегается схватиться с ним в открытую, хотя грозил не раз уже расправой за возвращение сюда. Он знал, что в войске немало было тех, кто стоял за него, за Меховецкого, они хотели видеть гетманом его. Да и сам царь был за него тоже.
— Ты что несёшь, балбес! — раздался чей-то вскрик.
— Язык хмельной какой-то! — процедил сквозь зубы Зборовский, осуждая непонятно кого-то
