много и о многом. Признавались друг другу в любви, благодарили за неё. Я рассказывала о своём мире — о всех его прелестях и недостатках. Я уверяла его, что смерти нет, а есть просто умирание. А потом — новая жизнь, где мы с ним обязательно встретимся, иначе быть не может.
— И я найду вас… поможет солнце. Мне указало на вас солнце. И полюбил я вас сразу… внезапно. Вы верите, Мари?
— Верю… и люблю так же сильно, Рауль. Мы обязательно будем вместе — иначе просто нельзя! — уверенно улыбалась я ему. А потом шла в горы… лес, как можно дальше и выла так… казалось — просто не выживу. Потому что будущая встреча после смерти сейчас казалась далёкой и неважной по сравнению с годами, которые предстоят мне без него. Но там ждал муж, и я возвращалась.
— Вы опять плакали… — огорчался он — страшно похудевший и изжелта-бледный, с обеспокоенно блестевшими черными глазами. И любимый мною до безумия.
— Странный вы человек, — обнимала я его, — естественно, я плакала и буду ещё — я женщина! Так мы облегчаем себе страдания.
— Только не страдайте по мне слишком сильно, — улыбался он.
— И не собираюсь! Мы с вами скоро встретимся, чего тут страдать?
— Только не спешите слишком сильно, любимая, — беспокоился он.
— А это уже, как Господь управит, Рауль, — соглашалась я.
Мы обсуждали будущее Франсуа — только вдвоём и вместе с ним. За эти месяцы, в свои тринадцать, мой сын резко, сразу как-то повзрослел. Если он не сидел возле отца в минуты его просветления, то фехтовал с Андрэ или уходил в горы с Дешамом. А я забросила всё — себя, дом, Ло и занималась только мужем. Но он так и не дал мне ни разу поменять под собой бельё, обмыть, проверить допотопный катетер, который может быть и скорее всего только продлял его мучения в последний месяц… Гордость этого мужчины, казалось, доходила до маразма! Но думать так было обидно для него, и я смирялась — рядом были Дешам и Андрэ.
В последний день он отказался от опия и терпел ради возможности говорить с нами — через боль и страдания.
Последними его словами было: — Солнце… солнце…
Я только кивала, не в состоянии открыть рот, чтобы не зареветь раненым зверем, но он этого уже не видел.
— Это агония… уйдите, — велел мне Дешам, когда, проводив кюре, я опять села рядом с мужем, только чтобы услышать эти слова. Будто получив разрешение на уход с последним причастием и сказав мне их, он окончательно впал в беспамятство. Я держала его за руку… его пальцы оставляли синяки на моем запястье, тело выгибалось и тянулось… Дешам выгнал меня:
— Убирайтесь вон, Мари, или я вас просто вышвырну! Я побуду с ним до конца. Выйдите немедленно! Вспомните — там его сын и ему тоже плохо.
Я ушла.
Хоронили Рауля… я не очень это помнила. Наверное, как положено. Дальше был поминальный обед, а потом я ушла «отдохнуть» и дня два провела в прострации. Я просто не верила — мозг не воспринимал. Знал, помнил, но не всеохватывающе, не безусловно… Меня не трогали и правильно делали — это время нужно, раз душа его требует. Иначе я выла бы, рыдала, вспоминала и рассказывала всем, каким он был хорошим… а кому это нужно? У них своего горя выше крыши. В конце концов я оделась, умылась и как-то выползла.
— У нас проблемы, Мари, — с ходу привел меня в чувство доктор, — я не отправлял гонца в Монбельяр, но это вопрос времени — вести дойдут сами. И тогда у вас отберут Франсуа.
И я вдруг поняла, что это возможно. И даже — скорее всего. И, как к любимому племяннику, относиться точно не станут. А с другой стороны…
— Мадам, я этого не желаю и вас не оставлю… во всяком случае до своего отъезда на учебу, — раздалось из отцовского кресла. Сын был здесь — сидел и внимательно нас слушал. И Андрэ тоже. Я подошла сзади и обняла Франсуа. Он взял мою руку и поднес к губам, прошептав потом:
— Вы уже с нами, мама…
— А как иначе? Простите женскую слабость, нужно было прийти в себя. Жак, прошу вас? Что вы предлагаете? — беспокоилась я.
— Нужно просить о формальном опекунстве высокопоставленное лицо, которое смогло бы противостоять герцогу Вюртембергскому.
— И кто это, по вашему мнению? — терялась я.
— Из того, что нам доступно — только герцог де Роган, — спокойно объяснил Дешам, — их Дома равны, но у нашего герцога преимущество — он французский подданный.
— А чем может грозить такое опекунство? — уточнила я.
— Спокойством и безопасностью? — пожал он плечами.
— Нужно ехать к нему?
— Я поговорю с ним предварительно. И сообщу вам.
— Тогда действуйте, Жак, буду бесконечно вам благодарна. Но, пожалуйста, вначале узнайте цену такой помощи. Мне кажется, просто так даже де Роган не станет ввязываться в неприятности, — помолчала я, вспоминая, что собиралась еще сказать.
— Да… у нас еще одно и это тоже важно — Рауль не учил меня хозяйствованию на бумаге. Я не разбираюсь в налогах и податях. А значит могу пустить по ветру всё, чего он достиг вместе с Ло. Не хотелось бы — это наследство сына. Наверное, нам нужен хороший управляющий? А то может вы сами переедете сюда вместе с женой — навсегда? Мне кажется, вам здесь нравится. Годы идут… будем держаться вместе.
— Спасибо, мама… Я тоже приглашаю вас, мсье Дешам, — отозвался Франсуа.
— Я подумаю, посоветуюсь как лучше, Мари… Франсуа, — кивнул Дешам, — но честный управляющий — редкость.
— К сожалению, Жак. А то я оставила бы Ло, когда Франсуа поступит в военную школу и уехала в Безансон — как тогда. Хотя… что я, на самом деле, могу? — попыталась я скрыть гримасу улыбкой, но, наверное, не получилось.
— Не смейте ни в чем винить себя! — злился доктор и я поняла, что сейчас и его нечаянно обвинила.
— Простите, Жак, но не оставляет мысль, что я могла что-то сделать — в самом начале. Предотвратить. И еще…
— Франсуа, прошу вас — оставьте нас на несколько минут. Мне нужно говорить с вашей матерью, — резковато попросил Дешам.
— Простите, мсье, — выпрямился сын в кресле. Голос дрогнул, но он продолжил: — Но я считаю, что имею право знать всё.
— Простите, виконт, я всё забываю, что вы уже выросли, — сбавил тон доктор, — что вы там себе надумали, Мари? Говорите, мы это подробно обсудим… иначе это съест вас, сожрет
